Пасадена - Дэвид Эберсхоф

Линди ответила, что не будет этого слушать, но Брудер ответил, что слушать ей все-таки придется: «Ты, Линда, не уйдешь, ты никогда этого не умела», — и он был прав; она, не двигаясь, стояла рядом с ним.

— Ты же хочешь знать, — настаивал он. — Тебе нужно знать всю правду.

Не давая ей вставить слово, он продолжил:

— Он воображал себя этаким тайным агентом — уничтожал урожай, портил инструмент. В тот день, когда все это случилось, когда ты была с мальчиком в доме, он на лодке сплавал к буйку и перерезал веревки ловушек.

— Зачем?

— Уж не для хорошего. Просто хотел, чтобы в твои старые ловушки никогда больше не попался ни один лобстер.

— Никакого смысла в этом нет, — отрезала Линди.

— Никакого, — согласился Брудер и добавил: — А все-таки есть.

— Откуда мне знать, врешь ты или нет?

— Откуда? Да оттуда, что я тебе никогда не делал того, что ты мне сделала.

Она хотела было возразить, но Брудер остановил ее и продолжил свой рассказ:

— Ранним вечером ловушки прибило к пещере в Соборной бухте, и я собирал их по всему берегу. Это, Линди, были твои ловушки. Делала ты их очень умело — тут я отдаю тебе должное. Много лет я их почти не чинил, и они мне верно служили. До того я, помню, думал, что наконец-то ты меня больше ничем не удивляешь, но в тот вечер ты снова умудрилась это сделать — ты здорово умела обращаться с киянкой, гвоздями, тонкими дощечками. Это и была моя ошибка — видишь, я охотно ее признаю. Нельзя было думать, что ты больше ничем не можешь меня удивить. Но в тебе еще немного осталось, правда ведь, Линди?

— Немного чего?

— Дайте мне закончить, миссис Пур.

Те несколько счастливых месяцев, что они проработали рядом — она в кухне, а он в рощах, — ощущались теперь довольно большим отрезком времени, гораздо более длинным, чем были на самом деле: короткие, считаные недели.

— Отличные были ловушки, спокойно так лежали себе прямо на водорослях. Шесть прибило к пещере, и я одну за другой перетаскал их к входу в пещеру. Я все это рассказал присяжным, только они не собирались мне верить, правда ведь, Линди? Так вот, делал я эту рыбацкую работу, не больше и не меньше, и тут я услышал, как кричит и вопит твой брат, а потом увидел, что он несется ко мне.

Как ты совершенно верно заметила, Линди, ночь была темная, даже темнее, чем обычно, как будто выключили переливающуюся подсветку океана. Я слышал Эдмунда, слышал его странные крики — нервные вопли человека, который орет не своим голосом. Я даже заметил, что в его руке блестит что-то металлическое, но что это такое, не разглядел. Я стоял рядом с горкой ловушек для лобстеров и хочу, чтобы ты представила себе, как выглядит на темном берегу горка из ловушек высотой больше шести футов. Представляешь это, Линди? Никак. «Никак?» — спросишь ты. Вот именно — никак. Дощечки черные, и просветы между ними тоже черные, и через ловушку можно смотреть точно так же, как смотрят через зарешеченное окно. Но об этом должен был знать я, а не вы, миссис Пур.

Я стоял, смотрел на твоего брата и не мог даже догадаться, почему он так сердит, почему вдруг его дела, перестав быть секретными, открылись, но он бежал ко мне, и это было совсем не страшно — не боимся же мы старой собаки, когда она жмется к ноге. Я ждал его. Темнота стояла такая, что лица его невозможно было разглядеть, но он сильно ругал меня, и ты… только ты, Линди, можешь сказать, прав он был или нет.

В руках Эдмунд держал киянку, и за миг до того, что он собрался сделать, я увидел, что с лица у него слетели очки, но это его не остановило, он бежал все так же быстро — точно бык, когда мчится прямиком на лезвие. Потом, помню, твой брат оттолкнулся от валуна и прыгнул прямо на меня, подняв свою киянку. Только тогда я понял, что он хочет меня убить, но это показалось мне просто смехотворным, и тут и Эдмунд, и я разом поняли, что он сделал две ошибки. Первая была невелика и, скорее всего, не стала бы роковой. Валун, от которого он оттолкнулся, был покрыт водорослями, скользкими, точно резина, он не удержался и поэтому прыгнул гораздо ближе, чем, наверное, рассчитывал. А вот другая ошибка оказалась пострашнее. Понимаешь, только когда он уже оттолкнулся от скользкого камня, он заметил почти невидимую горку ловушек, которая стояла между нами, но тело его уже неслось вперед, и приземлился он не на меня, а на них. Треск раздался такой, точно от ледяной горы оторвался огромный айсберг.

Ловушки для лобстеров, конструкцией которых я совсем недавно так восхищался, сломались под его тяжестью, и Эдмунда отбросило на несколько футов к входу в пещеру. А самое удивительное — и для Эдмунда, и для меня — было то, что киянка вырвалась у него из руки, взлетела вверх футов на тридцать и вдруг остановилась, как бы зависла в воздухе на короткий миг. Там, наверху, киянка блеснула в темноте, как далекая звезда. Потом она стала падать, перевернувшись вниз головкой, летела, как бумеранг, все быстрее и быстрее, и, когда она долетела до меня, я попробовал схватить ее, но не сумел; подчеркиваю — попробовал, вот откуда взялись отпечатки. И вот до того, как потом случилось все остальное, киянка угодила прямиком в висок твоего брата.

— Почему же ты не рассказал об этом в суде?

— Рассказать-то я рассказал. Но до этого уже выслушали тебя. Не помнишь фотографию, которую тебе показывал мистер Айвори? Лес-топляк?

Линда ответила, что она это очень хорошо помнит.

— Это был совсем не топляк, а те самые ловушки, которые расколотил твой брат.

— Я говорила мистеру Айвори — не понимаю, что это такое. Откуда мне было знать это, Брудер?

— Не помнишь, как мистер Айвори настаивал, что этот топляк выбросило приливом уже после того, как погиб Эдмунд? Помнишь, Линди? Помнишь?

Она ответила, что помнит.

— Черри доказала, что он ошибался.

— Как же она это узнала?

— Пришла навестить меня и все расспросила. Она хороший репортер. Полуправда ее никогда не устраивала. Она не поленилась отправиться в архив полиции и разыскала там пленку — ее успел нащелкать тот офицер, которого потом выслали из Ошенсайда. Помнишь его? У него еще нос в веснушках был, и морщил он его всякий раз, как видел мух на этой смертельной ране. Как будто загораживался своей камерой. Он делал фотографии по всему побережью и спрашивал — только тебя, не меня: «Так что же здесь все-таки случилось, а?» Ты же помнишь его, помнишь, Линди? Черри отправила пленку на увеличение. Когда сделали снимки, на них не оказалось ничего нового — тело на берегу, киянка в стороне, океан — красивый и совершенно бесполезный. Но на одной фотографии виднелась горка из дощечек. «Ну и зачем вы показываете мне этот топляк?» — спросил обвинитель, когда Черри принесла ему в контору эти снимки. Ей ничего не надо было говорить. Ведь в голове у нее уже крутилось начало будущей статьи: «Уважаемый читатель! Помните историю со смертельным исходом, которая случилась на берегу лет пять назад?»

Потом Черри разыскала отчет о приливах за весну двадцать пятого года. Оказывается, когда убили Эдмунда, прилив падал, а не поднимался. Он не намыл деревяшки после его смерти. Они раньше лежали там — прямо на пути Эдмунда. И когда Черри вместе с мистером Айвори внимательно рассмотрели увеличенный снимок, то заметили в груде дерева очки, а сам этот топляк оказался всего-навсего поломанными ловушками для лобстеров.