Долина забвения - Эми Тан

— Лу Шин изучает западное искусство, — сообщил отец. — Последние три года он находился на попечении у художников-пейзажистов Школы реки Гудзон. А теперь у него появилась редкая возможность стать подмастерьем Альберта Бирштадта, который возвращается в Калифорнию, чтобы еще раз запечатлеть на своих полотнах Фараллоновы острова и Йосемити.

Послышался одобрительный гул.

— Я скорее буду при нем слугой и носильщиком, — заметил Лу Шин. — Мне предстоит обеспечивать его местом для проживания и всем необходимым для путешествия. Но я действительно удостоен чести ему помогать. Я смогу наблюдать за мистером Бирштадтом на самых ранних этапах его работы.

Отец начал оживленный разговор о разнице между американским и китайским искусством, о масляных красках и черной туши. Лу Шин разговаривал так непринужденно, будто все эти люди, большинство из которых были намного старше его, являлись его лучшими друзьями. В нужное время он говорил с учтивой почтительностью, но любой мог заметить, что стоило ему что-либо сказать — и он затмевал всех. Он с благодарностью выслушивал идеи, о которых раньше не знал. Но казалось, что большую часть времени все происходящее его забавляет.

Отец, будто работая со студентами, поднял еще несколько тем для обсуждения: китайские традиции и западное влияние, изменения в шанхайском обществе, как меняются формы искусства, влияние искусства на общество и общества — на искусство. Каждый раз, когда отец начинал очередной скучный разговор, мне хотелось крикнуть: «Хватит!»

— Как нам запечатлеть эмоцию в искусстве? — спросила мисс Понд и посмотрела на отца.

Каждый из гостей высказал свое мнение, и когда очередь дошла до Лу Шина, он сказал:

— Эмоции меняются сразу же, как только я пытаюсь их запечатлеть. Мне кажется, что это невозможно.

Как же это верно! Стоит подумать о мгновении, как оно исчезает.

Отца было не остановить, мать молчала, а мисс Понд слишком часто восхищалась тем, что говорил отец. А потом похвалы подхватила мисс Мобер с еще большим энтузиазмом и горящими глазами, а вслед за ней — и миссис Кросуэлл, которая кокетливо склонила голову. Даже мистер Бикинс, астроном, влюбленно смотрел на отца. Они все были без ума от него. Неужели эти люди — сборище его сексуальных фанатиков? Заметил ли это Лу Шин? Неужели только я это вижу? Разговоры вокруг нас стали громче. Они напоминали хор, поющий об искуплении грехов, символизме богов, христианском спасении души. Порок и нравственность. Чистилище. Грехи. Карма. Судьба.

— Лу Шин, — обратился к нему отец, — что вы думаете о судьбе?

— Я китаец, мистер Минтерн, — ответил тот. — Я не могу достаточно объективно о ней говорить.

Я подошла к нему ближе, стараясь выглядеть спокойной и искушенной в таких вопросах:

— Мистер Лу Шин, я не могу понять, шутите вы или говорите серьезно. Вы действительно верите в восточную судьбу?

— Я действительно в нее верю. Судьба свела нас вместе, и не имеет значения, восточная она или какая-то другая.

Я хотела расспросить его подробнее, но отец постучал по своему бокалу и сказал, что сейчас мы посмотрим, каких успехов Лу Шин добился во время своего обучения в Америке. Он поднял небольшую картину в рамке. Даже издали я могла сказать, что это был шедевр. Замечательные цвета. И по лицам окружающих я видела, что они разделяют мое мнение. Картину гости стали передавать из рук в руки, не скупясь на похвалы и ей, и художнику: «Я и не ожидал от студента такого мастерства», «Цвета насыщенные, но не кричащие», «На ней запечатлено прекрасное мгновение».

Наконец картина дошла до меня. При первом же взгляде на нее у меня побежали мурашки: я узнала место на картине — я там жила. Но это было невозможно. Свет в комнате за мной померк, голоса гостей стихли, и я переместилась в картину — в протяженную зеленую горную долину. Я чувствовала, будто нахожусь там в это самое время, чувствую ее прохладный воздух и понимаю, что это мой дом, и мое уединение — не одиночество, а способ ясно понять, кто я. Я сама была этой долиной, неизменной от начала времен. Пять гор на картине были тоже частью меня, моей силой и храбростью встретить все, что проникнет в долину. На небе, отбрасывая тень, застыли темно-серые облака, и я поняла, что когда- то эта буря швыряла меня так, что мне пришлось прижиматься к деревьям, растущим на горе. Сначала мне стало страшно, что темные облака исчезнут и вместе с ними исчезну я. Но снизу тучи были розовыми, воздушными, эротичными. И самое чудесное на картине — сияющий золотой промежуток между горами. Там находился золотой рай, где обитал художник этого идеального мира. Я заметила, что Лу Шин наблюдает за мной с довольным выражением, будто он точно знает, о чем я думаю.

— Что скажешь, Луция? — спросил отец. — Картина, очевидно, тебя захватила.

Вслух я дала ей более рациональную оценку:

— В ней запечатлено столько сменяющихся мгновений и эмоций, — начала я, глядя на Лу Шина. — Надежда, любовь, чистота. Я вижу в ней бессмертие без начала и конца. Кажется, что эти мгновения бесконечны и никогда не исчезнут, как и умиротворение долины, сила гор или простор неба…

Я хотела продолжить, но отец перебил меня:

— Луция склонна к бурному выражению чувств, и сегодня, Лу Шин, вам повезло, что они направлены на вашу картину.

Все добродушно рассмеялись, а я почувствовала, как краснеет шея.

Отец и мать всегда высмеивали меня, когда им казалось, что я чересчур эмоциональна. Да, меня порой захлестывали эмоции, перерастающие иногда в бурю. Но родители считали, что я должна их контролировать. Свои чувства мать контролировала до их полного исчезновения. Но мог ли отец контролировать себя при оргазме?

— Да, мне действительно повезло, — согласился Лу Шин. — По правде говоря, у меня был грандиозный замысел запечатлеть момент вечности, но я считал, что потерпел неудачу. Однако мисс Минтерн подняла мой упавший дух своим отзывом. Поистине, ни один художник не мог бы удостоиться более лестного комплимента.

В комнате будто стало светлее. Хрустальные подвески люстры засверкали и заискрились, пламя свечей разгорелось ярче. Все, кто был в комнате, превратились в незнакомцев, среди которых я знала только Лу Шина. Именно тогда я чуть не упала в обморок. Я никогда раньше не испытывала этого чувства, но узнала его — я поняла, что влюбилась. Я пыталась оставаться спокойной, чтобы не выдать свой секрет окружающим. Только сейчас я заметила небольшую бронзовую табличку в нижней части рамы. Я прочитала ее вслух. Долина забвения. Раздались одобрительные возгласы — все решили, что название выбрано верно.

— Я тоже так подумал, — сказал Лу Шин, — когда встретил ее упоминание в китайском переводе суфийской поэмы «Беседа птиц». Я взял это название, не зная, на что оно ссылается, и позже обнаружил, что Долина забвения — не самое приятное место. Это место сомнений, а сомнения губительны для художника. Так что теперь у нее нет названия.

Все гости выступили против суфийского толкования.

— «Долина забвения» точно описывает картину, — сказал кто- то из присутствующих, — и не имеет отношения к более мрачным отсылкам.