Долина забвения - Эми Тан

Он пришел минута в минуту. Я провела его через заднюю дверь в кухню, и мы поднялись по узкой лестнице для слуг. На середине пути он спросил, уверена ли я, что это благоразумно.

— Благоразумно? — переспросила я. — Когда это вообще могло быть благоразумным?

Мы прошли через мою спальню и по винтовой лестнице забрались в башенку. Я задрапировала стены индийскими сари и застелила пол множеством мелких персидских ковриков, которые нарезала из больших ковров, выброшенных из-за пролитого воска и прожженных сигарами пятен. Лестница из семи ступенек вела к спальному возвышению рядом с эркерным окном. На полу лежала толстая перина. Это было мое убежище, где я читала и дремала и где порой пряталась, когда мне хотелось пинаться и кричать, непонятно почему. Я уже зажгла свечи, спрыснула одеяло розовой водой и поставила «Классическую анатомию гимнастики» на книжную полку, где ее переплет несколько выдавался вперед. Мы уселись на постели. Потом я откинулась на спину с дружелюбной улыбкой, и мы начали. Он стал целовать мои губы и шею, на этот раз более нежно, потому что я его об этом попросила. Он расстегнул мою блузку, уже с большим мастерством, чем в первый раз. Должно быть, потренировался за прошедшие часы. Но я уже сняла нижнее белье — все его части, — чтобы нам не пришлось терять на него время. Мой будущий Ураган, казалось, колебался, стоит ли продолжать, потому что я только что сообщила ему, что я — дочь профессора Минтерна. Признаюсь, я сделала это только для того, чтобы полюбоваться на его реакцию. Он благоговейно наблюдал, как я раздеваюсь, и задержал взгляд на лобке, прежде чем с религиозной торжественностью начать рассматривать мои запретные места, от грудей до ягодиц. После того как он достаточно налюбовался, я помогла ему раздеться. Из штанов вырвался его пенис, и я пробежала пальцем по одной из вен, потом по другой. Что за странное устройство! Он застонал и уже хотел упасть на меня, но я попросила его подождать. Потом достала с полки альбом и показала ему «гимнастические упражнения», которые мы с ним могли бы попробовать выполнить. Я выбрала самые простые, в которых не нужно было стоять, что казалось затруднительным из-за низкого потолка. Юный Титан кивнул, принимая вызов. Я закинула ноги вверх, полностью продемонстрировав ему все свои тайные места, а он встал в нужную позу: одно колено у моей талии, другое — возле ягодиц, а голову он наполовину просунул под мое колено. Но теперь его пенис не был напротив моей вульвы. Я сверилась с фотографией и чуть поправила положение его левой ноги. Этого легкого движения ему хватило, чтобы кончить мне на бедро. Я очень расстроилась:

— Ты все испортил!

Но я тут же пожалела, что не сдержалась и выпалила эти слова. Он был раздавлен. Через полчаса он оправился от смущения, и мы вместе посмеялись над нашим перевозбуждением. Но позже, когда мы попробовали ту же самую позу, результат оказался тем же. Он умолял меня никому не говорить и обещал, что будет тренироваться. На следующую ночь он предварительно подбодрил себя виски и выбрал более легкую позу. В этот раз после долгих усилий и помощи с моей стороны он наконец вошел в меня. Я подумала, что хорошо перенесла боль, и была рада, что он открыл сокровенные врата. Но неожиданно он выпрямился, сел на кровати, похлопал по простыне и понял, что пролил девственную кровь. Это его очень обеспокоило.

Я сказала:

— Если бы ты знал об этом заранее, что бы ты сделал — засунул в штаны пульсирующий пенис и ушел домой?

У нас было еще четыре свидания, которые немного улучшили его выносливость. Но я не думала, что полностью испытала все прелести любви, потому что не ощутила еще ничего, что можно было бы сравнить с «геологической катастрофой».

За следующий год на своем посту на университетской лужайке я завербовала с дюжину готовых на всё юношей. Большинство из них вели себя так, будто они меня соблазнили. Они становились очень заботливыми, попав в мою постель: «Ты уверена? Ты не против?» Они были старше меня на несколько лет, но совсем незрелыми. Уверенность в себе сменялась у них мальчишеской нерешительностью. Мне не нравилось, что приходится подбадривать самых стеснительных и при этом пытаться не критиковать и воздерживаться от наставительного тона. Если молодой человек слишком нервничал, значит, он считал, что мы делаем что-то аморальное. Но я ничего такого не делала. Один Адонис был весьма эффективен. Я испытала некоторые «погодные катаклизмы» — «небольшой вихрь» и «высокие волны», — но после двух месяцев соитий я устала от его глупости. Продолжая встречаться с ним, я завела еще одного любовника, который был менее искусен, но после секса хотя бы мог поддержать разговор.

Что касается матери с отцом, то они и не подозревали о моих сексуальных приключениях, впрочем, как и обо всем остальном, что со мной происходило. Я не знаю, почему я ожидала от них большего. Если у тебя никогда не было любви, как ты узнаешь, что тебе ее не хватает? Возможно, часть «моей истинной личности» уже родилась с ожиданием внимания отца и матери и с желанием быть более важной, чем насекомые в смоле или фетиши в форме человечков. Если бы я действительно стала для них более важной, я бы поверила, что меня любят.

Я хотела, чтобы мать и отец узнали о моих шалостях и посмотрели на меня с неприкрытым отвращением — пусть это станет им наказанием. Тогда бы я смогла в ярости крикнуть им, какими они были эгоистами и как они сами мне отвратительны. Я припомню им все и скажу отцу, что испытала множество «извержений вулканов», точно таких же, как и те, что описывались в адресованных ему письмах.

@@

Однажды вечером мой китайский император пришел на ужин. В этот день родители пригласили еще восемь человек, которые часто посещали наш дом: доктора и миссис Бикинс — астронома с женой, оперную певицу мисс Хаффард и ее любовника Чарльза Хатчетта, моего учителя музыки мистера Мобера и его сестру — старую деву мисс Мобер, уважаемую суфражистку миссис Кросвелл и получившую широкое признание художницу-пейзажистку мисс Понд, чья репутация включала в себя незаконнорожденного ребенка, от которого ей пришлось отказаться. Мой отец, судя по описанному в деталях сексу, часто навещал ее.

Мы собрались в салоне, чтобы пить херес. Отец представил нашего китайского гостя:

— Мистер Лу Шин. Первое имя, Лу, на самом деле его фамилия, а Шин — имя.

— Американцы часто путают их порядок, — сказал Лу Шин с веселой улыбкой. — Но в Китае так принято. Прежде всего семья — и в имени, и в обязательствах. Меня называют двумя именами: Лу Шин, не разделяя их, — сын неотделим от семьи.

«Лу, — подумала я. — Как Луция и Лулу». Когда пришла моя очередь представиться ему, отец назвал меня Лулу, но я его поправила:

— Луция.

— Ах, сегодня она Луция, — сказал отец и подмигнул. Меня бросило в жар.

— Мистер Лу Шин, — обратился к нему астроном. — Ваш английский лучше, чем мой. Как такое возможно?

— У меня с пяти лет были учителя-британцы. Мой отец — министр иностранных дел, и он считал, что знание английского будет преимуществом.

А он богат, подумала я. Он из высшего общества, и у него замечательный голос.