Живая вещь - Антония Байетт

У подножия Дэниела возник маленький Уильям, в своей шёлковой мантии и уборе:

— Папа, смотри!

— Отстань, — бросил Дэниел, грубовато отталкивая Уильяма. Тот завопил, вцепился в массивную, как колонна, ногу отца и стал бодать её головой, так что тюрбан помялся. — Сделала б, что ли, кофе, — обратился Дэниел к Стефани.

Стефани встала приготовить кофе, а Дэниелу сказала задрожавшим голосом:

— Не надо так с Уильямом. Он ничего дурного не сделал. Просто хотел тебе показать.

Дэниел сокрушённо, беззвучно стукнул кулаками друг в друга; он знал, как чувствительна она к злости, как пугает её повышенный тон, бессмысленные выпады против кого-то или чего-то. Он подхватил было Уильяма на руки, но тот принялся сердито извиваться; тогда он взял Мэри, она поцеловала его.

— Стефани, это Анджела Мейсон, — сказал он вслед Стефани. — Анджела — соцработница, которая занимается Барбарой Берт. Барбара сбежала из гостиницы-общежития, куда её определили. Наверняка хочет найти твоего Джерри Берта. Я подумал, может, ты знаешь, где он обретается.

Стефани отозвалась с кухни:

— Он присылал открытку. Но давно уже, несколько месяцев назад. Из Лондона. Всего одна строчка: «Крипт церкви Святого Беннета — хорошее место с добрыми людьми. Если когда-нибудь будете в Лондон, ищите меня здесь». Да, ещё просил поцеловать от него Уильяма и Мэри.

Дэниел встретил её слова угрюмым молчанием. Анджела Мейсон сказала: возможно, священники церкви Святого Беннета помогут ей связаться с Джерри Бертом, она спросит, говорила ли с ним жена и не согласится ли он теперь с женой встретиться. Стефани возразила: скорее всего, в Лондон он уехал, чтобы как раз не встречаться с Барбарой, и лучше оставить всё как есть. Анджела прихлёбывала «Нескафе» и рассеянно наставляла пальцы на Мэри, пытаясь затеять игру «Идёт коза рогатая» — малышка прятала личико (с еле-еле различимым розовым пятном) на груди у матери.

— Я думаю, нам определённо не следует настраиваться так пораженчески. Барбара была серьёзно больна и теперь жаждет обычного человеческого общения, чтобы хоть в какой-то мере вернуться к нормальной жизни. Она хочет увидеть мужа, объяснить ему, что была больна, невменяема, не в себе. Она человек слабый и зависит от оценки окружающих. Часто страдает от перепадов настроения. Я пыталась привлечь родителей, они ещё живы, но не желают сотрудничать в этом вопросе. Мать, правда, навестила её один раз.

— И что при этом было? — спросила Стефани.

Анджела Мейсон продолжила своим казённым тоном:

— Барбара старалась установить контакт, но, к сожалению, мать не выдержала и начала на неё нападать. Барбара разрыдалась. Видя, что её отвергли, она замкнулась в себе и замолчала. Она легко впадает в отчаяние, считает себя никчёмной и ненужной.

— Джерри тут не поможет, — сказала Стефани.

— Я бы предпочла сама поговорить с ним и выяснить, — настаивала Анджела Мейсон. — Она ведь когда-то была для него дорогим человеком.

Решено было, что миссис Мейсон напишет в храм Святого Беннета. Дэниел ушёл, но Анджелу с собой не забрал; Стефани сварила ещё кофе и ещё добрых полчаса слушала правильный, гуманный отчёт об одиночестве и страхах Барбары Берт. Несмотря на давнишний сдавленный, сбивчивый рассказ Джерри о ней, о том, как ему звонили из больницы по поводу возможной выписки жены, несмотря на этот новый, пронизанный психологизмом рассказ об эмоциональных травмах и чувстве неполноценности Барбары («Понимаете, миссис Ортон, когда я увидела мать, я поняла, что Барбаре не давали возможности поверить в себя как в самостоятельную личность, дарили ночнушки с рюшами, но не учили женскому самоуважению!»), Стефани совершенно не представляла, что́ Барбара за человек. Она лишь предполагала смутно: доведись им когда-нибудь встретиться, её потянуло бы заглянуть в это чуждое, страшное зеркало, где в глубине колышется вроде бы человеческая, но уже какая-то нечеловеческая беда и погибель, бродят страхи неописуемые, мысли неназываемые, от которых Барбара плыла по волнам телесного ужаса к задушению маленькой Лорейн Берт в грязной кроватке… Барбара и так являлась ей пару раз в ночных кошмарах: существо с огненными струистыми волосами, в прозрачном неглиже с рюшами, помесь гневного Билла и первой миссис Рочестер; она склонялась над кроваткой Уильяма или Мэри, откидывала одеяла, обнажая сморщенные от холода детские тела, размахивала горящим факелом. Стефани понимала, что это малодушие, но ей, право слово, не хотелось воображать Барбару Берт воочию. Даже хорошо (хоть и раздражает), что Анджела Мейсон говорила мёртвыми, штампованными фразами, расхожими среди людей её профессии. Анджеле не удалось поселить в сознании Стефани реальную, живую женщину, которая затмила бы виновницу панического ужаса Джерри и собственные её, Стефани, кошмары, разросшиеся вокруг Джерриных рассказов. Стефани прижала к себе Мэри, чтобы успокоиться, и малышка размазала пережёванное печенье из ладошки по переду её платья (не впервой).

Следующей гостьей после Анджелы Мейсон стала Клеменс Фаррар, пожелавшая помочь с костюмами для представления. В прошлом году её сын Доминик, мальчик с почти чёрной кожей, играл Валтасара, облачённый в тот самый шёлковый тюрбан и мантию; он последним из детей Фарраров недавно перешёл из начальной ступени в среднюю и учился теперь вместе с Джереми Фарраром в школе при церкви Святого Луки (Джереми, хоть и меньше Доминика ростом, был на два года его старше). От учителей, посещавших храм Дэниела, Стефани знала, что Доминик, не по годам крупный, имел репутацию задиры и нередко издевался над младшими учениками. Учителя спрашивали у Стефани, не сказать ли об этом Гидеону и Клеменс; останавливало их то, что Доминик — приёмный ребёнок и мулат. Видимо, пока всё же не сообщили: Клеменс начала разговор с того, как высоко ценят в школе Святого Луки актёрский талант Доминика; сейчас ему дали роль Трусливого Льва в многообещающей постановке «Чародея страны Оз». «Он прямо с головой окунается в своих персонажей, Стефани. В прошлом году мне показалось, что он и есть чернокожий волхв, так величаво он держался, такая была степень перевоплощения. Вы не находите?»

Стефани охотно согласилась, и приготовилась слушать о достижениях Дейзи, Тани и Джереми. Она сварила ещё кофе и начала делать смотр ангельских нимбов. Клеменс спросила:

— Вы не видели Гидеона?

— Нет. Дэниел тоже его искал. Разве сегодня вечером не собираются его юные христиане?

Клеменс кивнула. Уже продев золотую нить в иголку, она то наматывала на пластиковый ободок жёлтую ленту, то сматывала обратно, в какой-то рассеянности.

— Ваш брат ведь тоже туда ходит? Маркус. На встречи юных христиан.

— Да, ему там, кажется, нравится.

— Вот как? — Уильям протянул руку к цветным тряпицам, и Клеменс отвела её. — Стефани, дорогая, можно с вами поговорить?

— Конечно.

— Вы… что-нибудь странное слышали?..

— О чём?

— Ну, о юных христианах. О Гидеоне.