Живая вещь - Антония Байетт

Две или три недели после премьеры «Соломенного стула» она была влюблена в Александра, прямо как в былые времена. Но она перетерпела это, будто известную женскую невзгоду или приступ морской болезни — словом, как неизбежную напасть. Она слишком хорошо помнила, как сплелись на ресторанной скатерти пальцы… Когда пришло приглашение из журнала, она подумала: не написать ли заодно Александру, не предложить ли встретиться? И возможно, написала бы — не проезжай мимо Кембриджа вновь, в самый подходящий момент, Найджел Ривер и не пригласи он её: «Давай как-нибудь пошатаемся вместе по Лондону, если будешь там по делам». Договорившись с лондонской знакомой, что переночует у неё накануне обеда, Фредерика отправилась ближе к вечеру в Лондон на поезде, волнуясь о том, как бы успеть купить шляпку (наверняка положенную по этикету «Вог»!). Думала она со смутой и о предстоящей встрече с Найджелом Ривером. Александр вновь потускнел, запрятался в одном из кармашков её души, как старинная, маленькая, но ценная монетка.

Лондон поразил и восхитил Фредерику, хотя знала она его лишь малыми частями и по отдельности, не умея пока даже их соединить в мысленную карту. Будучи молодой, сильной, любопытной, жадной до жизненных впечатлений, она возликовала прежде всего от ощущения полного своего инкогнито — и от множества возможностей переноситься из одного района в другой. Ей нравилось мчаться в ярких коробах автобусов — среди бесконечно многоликих незнакомцев — из Кэмден-Тауна до пересечения Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, от Ливерпуль-стрит до Лестер-сквер и, после званого обеда финалисток, от Гайд-парка до собора Святого Павла в Сити, где её ожидал Найджел Ривер. Чем больше всяких различных пёстрых картин представало её взору, тем ей было приятнее. Переночевала она у Кэролайн, подруги Уилки, в квартире в Кэмден-Тауне; сам Уилки сюда наведывался, когда вёл переговоры с Би-би-си о своих будущих передачах. Квартира располагалась в первом этаже одного из викторианских домов, построенных вплотную друг к другу и составлявших таким образом сплошной ряд. Чтобы увеличить число квартир, устроена была перепланировка с новыми жидковатыми стенами-перегородками: из углов былой просторной спальни выкраивалась кухонька и ванная в придачу, пеналы же комнат получались угрюмо-высокими, не чистыми по своим пропорциям, мебель, особенно спальная, казалась ужасно низкой, прилёгшей к полу, и лишь хоть как-то это зрелище оживляли цветные скандинавские пледы да индийские тканые покрывала. По квартире бесшумно скользили приятельницы Кэролайн в эластичных брюках в обтяжку и балетках. Фредерика обрядилась в привезённое для званого обеда платье тёмно-синего поплина, которое благодаря пышным сборкам на талии имело вид не очень строгий, а благодаря отсутствию отложного пикейного воротничка уберегало от сходства с секретаршей. Затем отправилась на Оксфорд-стрит и купила в универмаге «Джон Льюис» простую, чуть «школьного» вида шляпу с полями. Шляпа была бежевого цвета — не совсем то, что она хотела, но все синие не попадали в тон её поплина, а все серые темнотой и тяжестью оттенка слишком к поплину приближались. Беж шляпы имел правильный желтоватый оттенок. Она отхватила маникюрными ножницами ленту на тулье и повязала свою, тёмно-синюю, под цвет платья. Она понимала, что выглядит слегка по-студенчески, самодеятельно (платье для неё сшила знакомая, которая готовила костюмы для кембриджских театральных постановок). Но при этом выглядит аккуратно, собранно и, несмотря на худобу, обладает хорошей фигурой. Одним словом, какая уж есть.

Придя на званый обед с редакцией журнала «Вог», она словно очутилась в другом мире. Приглашённых было всего двенадцать, все — девушки; для мероприятия сняли залу вида почти бального — с окнами от пола до потолка и массивными люстрами; сидели по четверо, уютно, за круглыми столиками, покрытыми тяжёлыми розовыми скатертями и с букетиками розовых и белых гвоздик. К удивлению Фредерики, участницы конкурса являли собой разнородную картину: от спокойно-уверенных и дорого одетых — до тех, чьи наряды откровенно безвкусны и старомодны. Были поданы лосось и клубника. Сотрудницы редакции, в своих стильных нарядах, источая тонкие ароматы духов, перемещались от столика к столику и, беседуя с финалистками, оценивали каждую примерно так, как Мартина Сазерленд оценивала Рафаэля Фабера: хорошо ли человек владеет речью, имеет ли интересные идеи, да и вообще, насколько интересен. Манера сотрудниц редакции — тактичная и притом цепкая, исключительно учтивая и вместе зорко-решительная — оказалась Фредерике по нраву. Когда пришёл её черёд, она стала увлечённо рассуждать о постановке «Соломенного стула». О том, что́ читателю нужно знать о спектакле или фильме, почему язвительные рецензии всегда интереснее читать, чем восторженные, и как можно поломать эту традицию. При этом в воображении она продолжала считать себя автором будущего исчерпывающего труда о религиозной метафорике в эпоху Возрождения и одновременно мысленно подмечала причуды шляпок и особенности речи других финалисток, чтобы потом доложить Алану и Тони. Финалисток поставили для памятного фотографирования в три ряда, как на школьном снимке, а ещё это напоминало разноцветные фрукты, сложенные в вазе. «Если решите у нас поработать, — говорила ей женщина в шапочке с пером, в кремовом льняном костюме (Фредерика и двадцати минут в таком бы не продержалась, не заляпав), — то для начала мы вас, пожалуй, определим в отдел основных статей, готовить рукописи к изданию. Как вам такое?» Фредерика ответила, что это было бы очень интересно, сделала глоток холодного белого вина. Всё казалось ей ирреальным, словно навели слишком сильно на резкость, всё приятно поглаживало чувства и самолюбие. Объявили победителей. Фредерика заняла не первое, но почётное второе место. К ней подошли лично поговорить редакторы: они надеются, очень надеются, что она поработает у них этот год, — в журналистике её ждёт большое будущее! Её мысленному взгляду представилось аскетическое лицо Рафаэля, усталое лицо Александра… белокаменный городок Кембридж посреди топкой долины… лондонские улицы, такие разные, бурляще-яркие. «Я должна подумать, — ответила она. — Ваше предложение просто чудесное! Я подумаю». Ей хотелось просто жить, отвлечься от мыслей, чтобы что-то само произошло. А произойти здесь может — всё.

Найджел ждал её у собора Святого Павла. Сегодня он был в тёмном костюме и оттого казался ещё плотнее, внушительнее, ещё незнакомее. Серьёзно сообщил, что собирал для дяди сведения о корабельных перевозках; разговаривал он с ней с чуть заметной церемонностью, взял под ручку и с лёгкими поклонами повёл на прогулку. Собор она уже видела, а вот на сам Сити никогда особого внимания не обращала; и теперь её удивило и даже — благодаря её готовности к новым впечатлениям — заинтриговало и восхитило, насколько люди на этих мрачноватых, увесистых улицах отличаются от прочих лондонцев. Никто не слонялся здесь без дела. Большинство, особенно молодые, каких было много, мужчины в тёмных костюмах и женщины в тёмных юбках и аккуратных блузках, куда-то спешили. Фредерика вдруг подумала, что она понятия не имеет, куда они торопятся, как живут, какая у них тут работа, и стала рассматривать каждого идущего навстречу молодого человека, словно надеясь угадать хоть что-то о его привычках, умонастроении. Но удалось ей только заметить, что дешёвый костюм в тех местах, где у человека гнутся руки и ноги, делается в мятую складку, а у шагающего рядом Найджела костюм приятно мягкий и гладкий, без заминочек в локтях и коленях. Найджел хотел показать ей старый город, исторический центр, горевший и перестроенный, который был ещё до Шекспира и Дика Уиттингтона[245], вместилище купеческих гильдий и ростовщиков, гражданственности и раздоров. Узенькие переулки, куда вход через арку… Полупотаённые проходные дворы… Церкви разбомблённые и уцелевшие — сколько же церквей!.. Вот храм Святого Эгидия у ворот Криплгейт, пострадавший от бомбардировки в 1940 году, — тут венчался Оливер Кромвель и похоронен Джон Мильтон. Центр искусств Барбикан был тогда ещё только в планах, этакая утопия, которую мечтали воплотить в жизнь архитекторы и градостроители. Фредерика с Найджелом прошли по развалинам, оставшимся после бомбардировок: сквозь груды камня пробивались, пестрея розово-лиловым, кипрей и, горчично-жёлтым, — живучий крестовник. Запустение соседствовало с преуспеянием: позолоченными вывесками, стеклянными дверьми с тяжёлыми ручками.