Возвращение Черного Отряда. Суровые времена. Тьма - Глен Кук

Дядюшка Дой замер, как вол, получивший удар кувалдой по темени. Тай Дэй вытаращился на сестру и принялся что-то скулить. Насколько я мог судить о нравах нюень бао, он расстраивался из-за того, что ему не удастся выгодно пристроить замуж сестрицу, которая ждет ребенка от чужака.

– Я начинаю верить, что ваша мать умнее, чем мы думали, Тай Дэй, – пробормотал дядюшка Дой. – Она возлагала всю вину на Хонь Трэй. Теперь же мне кажется, что ваша бабушка была слишком мудра… и мы ее просто не понимали. Возможно, пророчество затрагивает Мургена лишь косвенно, а напрямую относится к ребенку, которого носит Сари.

Я понял, что дважды виденная мною на болотах женщина действительно была Сари.

– Выходит, – с болью в голосе сказал Тай Дэй, – для Сари теперь нет места у нас, ведь она носит иноплеменного ублюдка…

– Верните меня назад, – потребовала Сари. – Если вы этого не сделаете, я откажусь быть нюень бао. Я уйду к народу моего мужа. Место для меня найдется – в Черном Отряде.

Это было столь немыслимое попрание общественных норм, что Тай Дэй и дядюшка лишились дара речи. Я сомневался, что сам был бы столь же молчалив, если бы находился во плоти рядом с ними в этот момент.

Но я убрался прочь, поскольку узнал достаточно, чтобы все понять и насчет себя, и насчет Сари, и насчет моей верной тени – Тай Дэя. Возможно, Старик в чем-то и ошибался, но не в суждениях о нюень бао.

Я стремительно метнулся вперед во времени, прослеживая события, связанные с Сари. Тай Дэй и дядюшка Дой отвезли ее в тот самый храм, где я видел ее раньше, и сдали на руки двоюродному деду, жрецу. Храм предназначался для сирот, хотя она была взрослой женщиной, дважды побывавшей замужем. При таких заведениях жили нюень бао, оставшиеся без семьи. Храм становился их домом, жрецы и монахи – родней. Предполагалось, что сирота посвятит остаток жизни трудам во славу почитаемых нюень бао богов.

Никто не посвящал меня в тонкости здешних религий, но заведение, куда поместили Сари, могло похвастаться несколькими идолами, выглядевшими очень похожими на разных гуннитских богов. У шадаритов лишь один бог считается достаточно важным, чтобы изображать его в виде идола, а учение веднаитов и вовсе отвергает поклонение изваяниям.

Я полностью сосредоточился на Сари – такой, какая она сегодня. Примерно час наблюдал за ее трудами. Сари помогала поддерживать чистоту в храме, носила воду, занималась стряпней – то же самое она бы делала, если бы вышла замуж за кого-нибудь из соплеменников. Но остальные служители храма сторонились ее. Никто с ней не разговаривал, кроме жреца, с которым она состояла в родстве. Сари осквернила себя – какое может быть с нею общение?

Посещал Сари только пожилой господин по имени Бань До Транг, купец, подружившийся с ней в осажденном Дежагоре. Он был связующим звеном между нами, когда ее родичи пытались нас разлучить, и помог Сари сбежать от них ко мне. Бань понимал ее. В молодости он любил гуннитскую женщину. Будучи купцом, немало времени провел в чужих землях и не считал, что все «прочие» олицетворяют собой зло. Бань был хорошим человеком.

Я выбрал момент, когда она творила полуденную молитву, и, задержавшись на уровне ее глаз, напряг всю свою волю:

– Сари, я здесь. Я люблю тебя. Они солгали.

Сари жалобно всхлипнула. В какой-то миг она, казалось, смотрела мне прямо в глаза. Словно увидела меня. Затем в страхе вскочила и выбежала из кельи.

Одноглазый лупил меня по щекам, пока я не пришел в себя и не запротестовал:

– А ну, кончай, коротышка чертов! – Вся физиономия болела. Интересно, много ли я получил оплеух? – Я уже не сплю! Ты что, взбесился? В чем проблема?

– Уж больно ты много орал, Щенок. И ежели орал на языке, понятном твоим родственничкам, то дерьма тебе не расхлебать. А ну, встряхнись. Возьми себя в руки.

Так я и поступил. В нашем деле, если хочешь выжить, умей владеть чувствами. Но сердце продолжало колотиться, и мысли крутились в голове с бешеной скоростью. Меня трясло, как в лихорадке. Одноглазый поднес большую кружку с водой. Я осушил ее.

– Тут есть и моя вина, – признался колдун. – Я отвлекся. Больно уж надолго ты там застрял. Я-то думал, ты быстренько разберешься и притащишь свою задницу назад и мы покумекаем, что можно предпринять.

– И что же, по-твоему, можно предпринять? – проворчал я.

– Да ни хрена, вот что. Похоже, Старик никаких планов не строил. Пустил ситуацию на самотек, но чутко следил за ней, пока не решил, что тебе пора узнать правду.

– Так что же, он мог ничего мне не сказать?

Одноглазый пожал плечами. Видимо, этот жест означал, что моя догадка верна. Костоправ рад был моему браку не больше, чем соплеменники Сари. Вот же гад!

– Я должен его увидеть.

– Он сам захочет тебя увидеть. Когда ты успокоишься.

Я заскрежетал зубами.

– Дай знать, когда перестанешь трястись, дергаться и визжать.

– Что? Слушай, шмакодявка! Я уже перестал. Какого черта вы мне не сказали?..

– Дай знать, когда перестанешь трястись, визжать и дергаться.

– Да чтоб тебя!.. – Ярость моя иссякла.

Я слишком долго пробыл в мире духов, и нужно было поесть. И было опасение, что мне не дадут подкрепиться до разговора с Костоправом.

– Ну что, готов потолковать? – спросил Костоправ. – Трястись, дергаться и визжать не будешь?

– Вы что, ребята, затвердили этот припев, пока я блуждал с духом?

– Что затевают твои свойственники, Мурген?

– Ни малейшего гребаного понятия! Но очень хочется сунуть дядюшку Доя пятками в огонь и выяснить.

Костоправ пил чай. Таглиосцы – известные чаехлебы. Здешние тенеземцы любят это дело еще больше. Он сделал маленький глоток:

– Хочешь чайку?

– Угу. – Меня мучила жажда.

– Подумай вот о чем. Положим, мы ни с того ни с сего начнем задавать ему каверзные вопросы. Как полагаешь, нюень бао и все прочие, кто толчется вокруг, не задумаются о том, откуда ты узнал, что тебя одурачили? И что происходит в восьмистах милях отсюда?

– А мне плевать…

– То-то и оно. Думаешь только о себе. Но все, что сделаешь ты, затронет каждого брата нашего Отряда. И всех, переваливших эти горы. И даже может повлиять на исход войны.

Я мог бы поспорить с Костоправом, но не стал. Во мне бушевала боль, и хотелось причинять ее другим. Я проглотил рвавшиеся наружу гневные слова. Запил их чаем. Дождался, когда прояснится рассудок, и сказал:

– Ты прав. Что же нам делать?

Костоправ налил мне еще чая.

– Думаю, ничего. Пусть все идет как раньше. А мы будем караулить, точно паук в своей паутине. Надеюсь, пока только нам троим известно, какое великолепное орудие нам досталось. Никому другому знать об этом не обязательно.