Друзья и враги Анатолия Русакова - Георгий Тушкан

— За что? —спросила Ольга Петровна.

— Сказал, что депутат Кленов советовался с ним по поводу письма, которое он написал с помощью комсомольца Анатолия Русакова и намерен направить в Центральный Комитет партии. Письмо, — сказал он, — пошло и встречено положительно. Вот!

— А я так боялась!

— Все отлично. А когда он говорил о влиянии буржуазной идеологии и психологической войны, которую ведут против нас, я ввернул про «чертову читалку»…

— Сынок! Ты уже поел, и теперь расскажи мне все, все по порядку.

— Это невозможно! Столько было всего говорено. И начальник отделения милиции, и председатель суда, и райпрокурор рассказали столько…

— Но ведь ты был на комсомольском собрании, при чем здесь они?

— Ах, мама, а разве охранять общественный порядок должна только милиция. Слова «моя милиция меня бережет» и неправильные и вредные, — ты сам себя охраняй и сам не проходи мимо, когда требуется твоя помощь.

— Так собрание было в райкоме партии?

— Да нет же, в райкоме комсомола. Одних секретарей комсомольских организаций, фабрик, заводов, учреждений было человек полтораста, а то и больше. Еле успевали записывать сказанное в их адрес, чтобы, когда продолжится заседание, доложить о выполнении задания.

— Ничего не понимаю. Разве заседание не окончилось?

— В том-то и дело, что Сергей его не «закрыл», а перенес. Заседание будет продолжаться через три дня. А за это время все секретари комсомольских организаций должны будут со своим активом совершить комсомольские рейды по клубам, кинотеатрам, танцплощадкам, подвалам и чердакам, общежитиям, прогуляться по некоторым улицам. Намечено потолковать со злостными хулиганами и тунеядцами, навестить самые неблагополучные семьи.

— И все за три дня? Оказывается, не один ты у меня торопыга.

— Ах, мама, это лишь начало. Пусть проверят, как их комсомольцы проводят время. «Недопустимо, — сказал секретарь райкома партии, — когда юноша или девушка с комсомольским билетом могут быть в школе хорошими, а на улице плохими. Что это за половинчатые комсомольцы? Где же ваше влияние, комсомольские вожаки?» Ну и дал он им жизни!

А весь секрет в том, что начальник райотдела милиции, председатель райсуда, райпрокурор и другие говорили не вообще, а называли фамилии, имена, отчества привлеченных и осужденных правонарушителей, и где они работают или учатся, и где, и почему это случилось. И почему на некоторых фабриках, на танцплощадках случаются систематически нарушения… Когда суды по некоторым делам выносили частное определение, почему, мол, директор фабрики или общественные организации оказались в стороне. Надо сделать то-то и то-то. Вот и проверят, что было предпринято, чтобы избежать, предотвратить повторение правонарушений. Надо, например, установить такую дисциплину, так мобилизовать общественное мнение, чтобы во время работы не было случаев пьянства! И почему мастер видит, как фабзаучник делает на станке финский нож, а не запрещает?

А уж после этих рейдов все снова соберутся, расскажут, что видели, что предприняли, обсудят планы на будущее и будет дана оценка работы комсомольских организаций.

— Теперь я поняла. Но это же огромная работа, трехдневной кампании мало.

— Это только начало большой работы. Я потом тебе все расскажу. Знаешь, комсомольский рейд в «чертову читалку» тоже занесен в общий план, и провести его должен я.

— Ох, сынок! — Ольга Петровна умоляюще посмотрела на него.

— Что значит «ох»? Если все мамы будут говорить

«ох», то кто же будет выполнять? Проходить мимо? Ты же знаешь…

— Знаю, все знаю, что ты скажешь! Ради бога не волнуйся! Ты обещал рассказать все по порядку. А если все рассказывать очень долго, то расскажи самое важное, чтобы я хоть знала, в какой работе ты будешь принимать участие.

— Я же сказал: всего не перескажешь, но главное тебе расскажу.

Сидеть Анатолий не мог и нервно ходил по комнате из угла в угол. Начал говорить и говорил, говорил, не в силах остановиться.

— Народу собралось уйма. Когда Сергей — секретарь— объявил, что на повестке дня лишь один вопрос — об участии комсомольских организаций в охране общественного порядка, — ну, думаю, разговор на три часа. Потом, когда он объявил, что на заседании присутствуют секретарь райкома партии, райпрокурор, завроно и другие ответственные работники, я, честно говоря, не то чтобы испугался, но решил не выступать. Ну какой я оратор?

Доклад делал заведующий спортивным отделом райкома комсомола. Доклад так себе — было много цифр, он мне не понравился. Скучный. А тут нужно говорить так, чтобы каждое слово жгло. А когда начались прения, вот тогда и начался настоящий разговор. Правильно, например, упрекал начальник милиции райпрокурора в том, что тот чрезмерно строго и неправильно привлекает милиционеров к ответственности за «превышение» в борьбе с преступниками, и приводил примеры того, как милиционеры правильно применяют оружие, а их за это привлекают к ответственности. А райпрокурор ссылался на законы, требовал чуткого отношения к преступникам, тоже советским гражданам. А ему на это сказали: ведь преступники нарушают советские законы, советский образ жизни. Чего вы защищаете рецидивистов? Мягкость поощряет. А если законы чрезмерно мягкие, значит, нужны другие законы, жестче. И не надо считать, что в нашей стране совсем нет преступников.

— Сынок, мне не терпится услышать о твоем выступлении поподробнее.

— Это я могу. Наизусть. До меня многие выступали и обо мне не говорили, а Жевержеева сказала.

— Та самая?

— Ага, та самая… Сухарь, синий чулок, начетчица — вредный тип, а защищала меня Катя Осокорева. Она обследовала по заданию райкома школу сто три, где учится Мечик и другие. Обе больше говорили о пионерской работе. Посмотреть на Катю — невидная такая, невысокая, худенькая, а дралась за меня сильно!

«Пионервожатая Зина Жевержеева, — сказала Катя Осокорева, — стоит за стопроцентную опеку над школьниками, она подавляет инициативу ребят. Когда мы спросили одного школьника, кем он хочет быть, он ответил: оставаться всю жизнь школьником! Здорово, а?»

— Какая дикость!

— Конечно, в зале начался смех.

«А мне не смешно, — сказала Катя. — Конечно, надо, говорит, пестовать детей, но этот цветок жизни привык к тому, чтобы ему первое место и первый кусок за столом, а не тому, кто это г кусок зарабатывает. На крик „дай“ он не знает отказа. Он привык брать, но ничего не давать. Никаких обязанностей. Вот он и хочет, чтобы это иждивенчество тянулось всю жизнь». Правильно сказала?

«Мы создаем культ ребенка. Мы ставим его выше взрослых, до которых он еще должен дотянуться, вырасти. Мы даем ему право предъявлять к нам неограниченные требования, а с него самого ничего не требуем. Это все результат того, что мы полностью лишаем школьников самостоятельности, даже мешаем самостоятельно мыслить. Посылают ребенка в булочную и обязательно каждый раз полчаса объясняют, где переходить, как, что спросить, что отвечать. А собрания? На каждом собрании комсомольцев, говорит, в президиуме сидят директор, воспитатель и, конечно, пионервожатая Жевержеева».