Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

— Tiens, qu`est ce qu`il chante celui-la? Va te promener,[Этот что еще толкует? Убирайся к черту, ] — послышались голоса, и один изсолдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы,которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.

— Un enfant? — закричал сверху француз. — J`ai entendupiailler quelque chose au jardin. Peut-etre c`est sou moutard au bonhomme. Fautetre humain, voyez-vous… [Ребенок? Я слышал, что-то пищало в саду. Может быть,это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]

— Ou est-il? Ou est-il? [Где он? Где он?] — спрашивал Пьер.

— Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] — кричал ему француз изокна, показывая на сад, бывший за домом. — Attendez, je vais descendre.[Погодите, я сейчас сойду. ]

И действительно, через минуту француз, черноглазый малый скаким-то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнувПьера по плечу, побежал с ним в сад.

— Depechez-vous, vous autres, — крикнул он своим товарищам,— commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает. ]

Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернулза руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка врозовом платьице.

— Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, — сказалфранцуз. — Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels,voyez-vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Чтож, надо по человечеству. Все люди, ] — и француз с пятном на щеке побежал назадк своим товарищам.

Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взятьее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно-болезненная, похожая на мать,неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватилее и поднял на руки; она завизжала отчаянно-злобным голосом и своими маленькимиручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьераохватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал приприкосновении к какому-нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие надсобою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Нопройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер счувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальческивсхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.

Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своейношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал тогоместа, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом ивытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихсяздесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях.Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с темчтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого-то. Пьеру казалось, чтоему что-то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни,Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости,оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежалспасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера,сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредкапоглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что-тотрогательно-невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.

На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьербыстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему.Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее изкрасивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новыйкрытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Оченьмолодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с еерезкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновеннонежно-румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданныхпожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе иярко-лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличноерастение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи инеподвижно-большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазамисмотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо этопоразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько разоглянулся на нее. Дойдя до забора и все-таки не найдя тех, кого ему было нужно,Пьер остановился, оглядываясь.

Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще болеезамечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русскихмужчин и женщин.

— Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных,что ли? Чей ребенок-то? — спрашивали у него.

Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черномсалопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ееи куда она перешла.

— Ведь это Анферовы должны быть, — сказал старый дьякон,обращаясь к рябой бабе. — Господи помилуй, господи помилуй, — прибавил онпривычным басом.

— Где Анферовы! — сказала баба. — Анферовы еще с утрауехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.

— Он говорит — женщина, а Марья Николавна — барыня, — сказалдворовый человек.

— Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, — говорил Пьер.

— И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки-тоэти налетели, — сказала баба, указывая на французских солдат.

— О, господи помилуй, — прибавил опять дьякон.

— Вы пройдите вот туда-то, они там. Она и есть. Всеубивалась, плакала, — сказала опять баба. — Она и есть. Вот сюда-то.