Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

— C`est la route de Varsovie peut-etre, [Это варшавскаядорога, может быть. ] — громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Всеоглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполиттоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, непонимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатическойкарьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывалисьочень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие емуна язык. «Может, выйдет очень хорошо, — думал он, — а ежели не выйдет, они тамсумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкоемолчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала дляобращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту,пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись,попросила его начать. Все замолкло.

— Всемилостивейший государь император! — строго провозгласилкнязь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказатьчто-нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. — «Первопрестольный градМосква, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, — вдруг ударил он на словесвоего, — яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу,провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна,благословен грядый!» — Князь Василий плачущим голосом произнес эти последниеслова.

Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие,видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотомповторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглыйГолиаф…» — прошептала она.

Князь Василий продолжал:

— «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обноситна краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида,сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия,древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскомувеличеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладитьсялюбезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильныйвозвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».

— Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] —послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости АнныПавловны долго еще говорили о положении отечества и делали различныепредположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.

— Vous verrez, [Вы увидите. ] — сказала Анна Павловна, — чтозавтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошеепредчувствие.

Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. Надругой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя,князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Этобыло донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузовписал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо болеенашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последнихсведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, былавоздана творцу благодарность за его помощь и за победу.

Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утроцарствовало радостно-праздничное настроение духа. Все признавали победусовершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложенииего и избрании новой главы для Франции.

Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьматрудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно событияобщие группируются около одного какого-нибудь частного случая. Так теперьглавная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили,сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождениягосударя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тожео потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальнаясторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась околоодного события — смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он былмолод и интересен. В этот день все встречались с словами:

— Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеряКутайсов! Ах, как жаль!

— Что я вам говорил про Кутузова? — говорил теперь князьВасилий с гордостью пророка. — Я говорил всегда, что он один способен победитьНаполеона.

Но на другой день не получалось известия из армии, и общийголос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которойнаходился государь.

— Каково положение государя! — говорили придворные и уже непревозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причинойбеспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своимprotege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем.Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобыповергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась ещеодна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этойстрашной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в большихобществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадкаangine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывалиподробности о том, как le medecin intime de la Reine d`Espagne [лейб-медиккоролевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого-то лекарства дляпроизведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый графподозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратныйПьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства иумерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князьВасилий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такиезаписки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.

Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий:неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.

На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехалпомещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвыфранцузам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов былизменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитовсоболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил опрежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, чтоон говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого отслепого и развратного старика.