Таинственная женщина - Жорж Онэ

– Чего вы встревожились? Матушка смертельно бледна, а ты красен как рак. И все это из-за того, что девушка пришла утешить свою подругу по пансиону!

Барадье бросил на сына косой взгляд и раздраженно воскликнул:

– Ты дурак! Ты ничего не понимаешь.

В эту минуту дверь отворилась, и на пороге появилась Амели.

– Матушка, мадемуазель Лихтенбах желала бы проститься с тобой.

Как только дверь захлопнулась, банкир опустился на стул, который только что освободила его жена, и стал прислушиваться к смутно доносившимся голосам. Мадемуазель Лихтенбах, собственно, нельзя было назвать красивой – черты ее лица были неправильны, но прелестные голубые глаза лучились искренностью и добротой. Поклонившись мадам Барадье, она произнесла своим мелодичным голосом:

– Мне не хотелось уходить из вашего дома, не поблагодарив за ласковый прием. Я очень привязана к мадемуазель Тремон и принимаю близко к сердцу поразившее ее горе, но меня утешает мысль, что вы о ней позаботитесь… Надеюсь, вы позволите ей иногда говорить с вами обо мне…

– Благодарю вас, мадемуазель, за ваше отношение к нашей милой Женевьеве и к нам, – сказала мадам Барадье.

Юная гостья поклонилась, простилась с Амели и собиралась удалиться, когда Марсель, отворив дверь залы, вдруг вышел за ней в переднюю. Накинув на плечи девушки накидку, которую та оставила в передней, он спустился с ней по лестнице. Оказавшись на улице и следуя рядом с мадемуазель Лихтенбах, он сказал ей:

– Ваша жизнь в пансионе будет, вероятно, еще скучнее после отъезда мадемуазель Тремон.

– Надеюсь, что Женевьева изредка станет навещать меня.

– К тому же весьма вероятно, что вы и сами недолго пробудете в монастыре.

– У меня, как и у мадемуазель Тремон, нет никого, кроме отца… Теперь Женевьева обрела мать в лице мадам Барадье… Я же…

Она не договорила, но Марсель понял ее мысль. В голосе ее было столько покорности своей судьбе и грусти, что он был глубоко тронут.

– Будьте уверены, мадемуазель Лихтенбах, – проговорил Марсель, – что Женевьева вас не забудет.

Он пристально взглянул на девушку: при свете дня она выглядела еще более привлекательной. Прощаясь, он произнес почти шепотом:

– Вы не из тех, кого можно забыть.

Мадемуазель Лихтенбах поклонилась с улыбкой, прощаясь со своим провожатым. Возвращаясь в дом, Марсель думал: «Как жаль, если Лихтенбах действительно окажется негодяем. Его дочь – прелестное создание!»

– Стоило так возиться с этой девицей! – сказал отец, увидев его. – Потрудись объяснить, с чего ты так демонстративно ухаживал за дочерью нашего врага?

– Именно потому, что она дочь нашего врага, – спокойно ответил молодой человек.

– Это очень благородно, но глупо, – резко заметил банкир.

– Но из того, что Лихтенбах был, по-твоему, мерзавцем, совсем не следует, что Барадье и Граф должны вести себя как свиньи.

– Что побудило Лихтенбаха прислать сюда свою дочь? Очевидно, он хотел развеять наши подозрения выражением своей симпатии наследнице Тремона. Бесспорно, он причастен к делу… Но как это доказать?

– Правосудие не дремлет, – проговорил Марсель.

– О, правосудие! Разве оно работает должным образом? Из ста совершенных преступлений не наберется и двадцати пяти, которые удалось раскрыть, да и то случайно. Богатые и хладнокровные преступники могут быть уверены, что наказание их не постигнет.

– Дорогой отец, если весь хитрый юридический механизм не в состоянии действовать как должно, как же могут Барадье и Граф справиться с такой задачей? Нужно относиться к жизни философски.

– Да, философски! – проворчал банкир. – Помни, что я тебе говорю, Марсель: Лихтенбах – из тех людей, кто мстит не только оскорбившим их, но и их потомству. Тремон убит. Теперь придет и наш черед…

– Нет, отец, наш черед не придет, – сказал Марсель решительно, – клянусь, при первой же угрозе я отправлюсь к Лихтенбаху и сразу сведу с ним счеты.

В кабинет вошел дядя Граф, элегантно одетый и тщательно выбритый. Барадье подал сыну знак прекратить разговор, и все трое поднялись в покои мадам Барадье.

Элиас Лихтенбах сидел в кабинете перед большим письменным столом в стиле Людовика XIV и тихо, словно боясь, что его могут услышать, говорил с молодым священником, небрежно развалившимся в глубоком кресле. Слабый свет угасающего дня, струившийся в окно, освещал костлявую, нескладную седую голову банкира. Ничто в его лице не напоминало толстого румяного Элиаса прежних дней – прожитые годы стерли с него краски юности. Челюсти по-прежнему выдавались вперед, но теперь из-за страшной худобы они невольно напоминали пасть хищного зверя. Волосатые руки с длинными крючковатыми пальцами внушали страх. Черная ермолка прикрывала большие залысины. Собеседник его, с красивыми тонкими чертами лица, говорил с южным акцентом.

– Дело очень выгодное, – убеждал он хозяина кабинета. – Участки, о которых я говорю, сейчас не имеют никакой ценности: это пустыри и болота. Покупка будет оформлена на ваше имя, и, как только мы подпишем с вами договор аренды, начнем строительство… Но нам будет нужен аванс в триста тысяч франков…

– Это не составит труда – у меня есть клиенты со свободным капиталом. Между тем ваш проект не обеспечен никакими реальными гарантиями. Но вам это безразлично. Самое главное для вас – найти деньги… – заметил банкир.

– Разумеется, это самое главное. Впрочем, мы хотим иметь дело только с вами, господин Лихтенбах. Эти господа очень подозрительны. Вам они доверяют, потому что не сомневаются в солидности вашей фирмы. Но они, конечно, не пожелают давать деньги неизвестным людям…

– Эти господа будут иметь дело только со мной, – сказал Лихтенбах. – Я отвечаю перед ними за все.

– Итак, как только участки будут приобретены и сданы нам в аренду, мы начнем строить и одновременно приступим к раскопкам для поиска в подпочвенном слое тех залежей, о которых я вам уже говорил. Тогда цена земли сразу резко возрастет. Вы продадите ее часть, и деньги, которые мы таким образом заработаем, пойдут на устройство нашей общины.

– Если качество этих залежей таково, как вы утверждаете, то можно сдать землю в аренду какому-нибудь обществу для разработки залежей. Это принесет вам солидный доход на многие годы, – заметил банкир.

– Монсеньор на это и рассчитывал, когда изучил доклад инженера, исследовавшего почву… О, нам очень нужны деньги, – вздохнул гость. – Религия терпит со всех сторон такие притеснения, что если мы ограничимся лишь ее защитой – мы погибли. Мы должны нанести упреждающий удар по неприятелю.