Прекрасная голубая смерть - Чарльз Финч

Себе Ленокс на этот день поставил только одну задачу — во всяком случае, пока Грэхем не сообщит о том, что ему удалось узнать, — попробовать, не удастся ли ему выследить bella indigo, убивший молодую горничную. А пока, покончив с массой мелких утренних дел, он шел в направлении Парламента, чтобы разделить второй завтрак со своим старшим братом Эдмундом.

Его брат представлял Маркетхаус, городок, примыкавший к их фамильной резиденции Ленокс-хаус, и, хотя не был особенно деятельным в Парламенте, заседания посещал когда мог и неизменно голосовал в поддержку своей партии. Он, как и Ленокс, был либералом и одобрял реформы последних тридцати лет, однако, кроме того, он был баронетом и владел обширными землями, а в результате был популярен по обе стороны центрального прохода — или, во всяком случае, воспринимался положительно, как хорошо известная величина.

Полностью он именовался «сэр Эдмунд Чичестер Ленокс» и жил с женой Эмили, миловидной пухленькой женщиной материнского склада, которую все называли Молли, и с двумя сыновьями в доме, где рос вместе с братом. Ленокс всегда ощущал в нем две четкие разные личности: его деловой склад в столице и его более истинное «я», домоседа, который наиболее уютно чувствовал себя в старой одежде, а днем либо стрелял птиц, либо ездил верхом, либо трудился в саду. Он был старше Чарльза на два года, и, хотя внешне они выглядели очень похоже, леди Джейн всегда утверждала, что сразу видно, кто из них кто. Эдмунд был того же роста и весил столько же, но казался помягче, а его манера держаться, хотя и столь же обходительная, была заметно эксцентричнее, чему, без сомнения, способствовала уединенность Ленокс-хауса по сравнению с Лондоном.

Братья любили друг друга безмерно глубоко, и каждый взаимно завидовал тому, чем занимался другой: Ленокс страстно следил за политикой и время от времени подумывал, не выставить ли ему свою кандидатуру в Парламент. Тогда как Эдмунд обожал столицу и часто романтично воображал, будто метаться там туда и сюда в поисках улик, подозреваемых и свидетелей, значит испытывать почти райское блаженство. Порой он из глубины своего кресла пытался разгадывать местные преступления в Маркетхаусе, но в тамошней газете редко сообщалось о чем-либо более броском, чем украденный у полицейского шлем или пропавшая овца — жалкая пища, чувствовал он, для многообещающего детектива. В результате он безотлагательно осведомлялся у своего брата, расследует ли тот какое-нибудь дело.

Ленокс пошел через Сент-Джеймский парк и направился вдоль Темзы к Вестминстеру, до которого было рукой подать.

Он любил посещать Парламент. Детьми их с братом водил туда отец, и он все еще помнил, как съедал там второй завтрак и слушал дебаты с галерей для посетителей. А теперь он часто навещал там брата или кого-нибудь из своих друзей.

Здание сгорело в 1834 году, когда он был мальчиком, но его отстроили заново через несколько лет. А всего пять-шесть лет назад была добавлена высокая башня с часами, Биг-Беном — в 1859? Ленокс побился бы об заклад, что Парламент принадлежит к двум-трем красивейшим зданиям Лондона — этот его желтоватый камень, сугубо английский, эти его высокие башенки и стены в сложных узорах. Сама его обширность поднимала дух: пусть поколения приходят и проходят, но эти восемь акров, эти залы и кулуары будут неизменно хранить безопасность Англии. С другой стороны, никого и никогда не будет заботить Биг-Бен.

Посещающая публика входила через Вестминстерские ворота, но Ленокс направился к небольшой двери в выходящей на реку стене здания, и там его в вестибюле ждал Эдмунд. Этот вход предназначался не для посторонних — прямо впереди, наверху лестницы, были кабинеты правительства, слева и справа — закрытые для публики комнаты членов. Если свернуть направо, вы оказались бы в столовых и курительных Палаты Лордов и королевы-императрицы; а, свернув влево, оказались бы в помещениях Палаты Общин. Братья свернули влево, в «Кухню Беллами».

«Кухня Беллами» была просторным рестораном, выходящим на реку. Диккенс писал о нем — метрдотель Николас и кокетливая официантка Джейн в «Очерках Боза», — а отец без устали рассказывал им, что последние слова Уильяма Питта на смертном одре были: «Ах, один бы телячий пирог от Беллами!»

Ресторан отличали столики из темного красного дерева и смесь запахов табачного дыма и помады официантов. Там в порядочном числе сидели седовласые старцы и ворчливо беседовали, постаравшись устроиться как можно ближе к тому или другому камину, а у стойки бодро выпивали компании мужчин помоложе.

Ленокс и его брат сели за столик по соседству с окном под портретом Фокса, и Эдмунд, не отступая от традиции, спросил:

— Ну-с, дорогой братец, что ты расследуешь сейчас?

Ленокс улыбнулся.

— И я крайне рад тебя видеть, как всегда. Юные Эдмунд и Уильям здоровы? А Эмили?

— Оставь, Чарльз! Чем ты занят? Даже у нас в деревне на днях объявился вор серебра!

— Вор серебра! В кротком Маркетхаусе! И его поймали?

— Ну, это был не столько вор, сколько серебро, положенное не туда.

— Но кто мог положить не туда столько серебра? Ты подозреваешь страховой обман?

— Сказать точнее, это была вилка.

Ленокс поднял брови.

— Одна вилка, ты сказал?

— Но вилка для раскладки, так что очень большая. И чистого серебра. Прекрасной работы. И старинная. Фамильная драгоценность, собственно говоря.

— Скольким людям поручено расследование? Вы разнесли вдребезги эту шайку охотников до серебра?

— Видишь ли, вилка упала под кресло. Но об этом я прочел только на следующий день.

— Значит, круглые сутки все висело на волоске?

Эдмунд улыбнулся.

— Смейся, смейся.

И Ленокс засмеялся, потом положил руку на локоть брата.

— Может быть, закажем?

— Да-да.

Оба решили заказать одно и то же, единственное блюдо, которое шеф-повар готовил более или менее сносно — жареную баранину с молодым картофелем, намасленным горошком под ней и с разливом соуса поверх всего.

— И бутылочку кларета? — сказал Эдмунд.

— Если только тебе не придется заниматься делом народа.

— Нет. Просто заседания комитетов.

— В таком случае, конечно.

— Право же, — сказал Эдмунд, — перестань тянуть и расскажи мне, что там было с подделкой. Ярд отказался дать сообщение в прессу.

— Это была Изабель Льюис.

Эдмунд ахнул.

— Да не может быть!

— Но тем не менее — может.

— Ее же не было в Лондоне!

— Наоборот.

— И почему ты так уверен?

— Из-за сапфирового ожерелья.

— Неужели?

— Да.

— Пожалуйста, продолжай!

— Как-нибудь в другой раз.