Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е - Дмитрий Быков

— А разве они не подлежат критике?

Тарк поморщился.

— Тов. Сандаров, не будем заниматься диалектикой. Вопрос ясен. Ячейка находит, что вы расхлябались, и поручила мне сделать вам соответствующее указание.

— Но позвольте, тов. Тарк. Я желаю знать, в чем меня обвиняют. Мало ли какие у нас распространяются сплетни. На то ведь это и ячейка.

— Видите! На то это и ячейка. Настоящий коммунист не станет так отзываться о своей партийной организации.

— А по-вашему, это не так?

— Это другой вопрос. Может быть, и так. Но отсюда не следует, что об этом можно говорить в таком тоне.

Сандаров пожал плечами.

— У вас какая-то своя логика, мне, по-видимому, недоступная.

— В этом все дело.

Сандаров заходил по комнате.

— Есть во всем этом какая-то горделивая тупость, какое-то нежелание прогрессировать, боязнь сдвинуть что-либо с места. Вот мы такие. Всегда были и впредь будем. А если вам не нравится, то убирайтесь вон. На этом далеко не уедешь.

— Ну, как сказать. Едем на этом уже четыре года и, кажется, неплохо едем.

— Да, четыре года. Но теперь пора обновиться, стать шире, глубже.

— Напротив. Именно теперь партийная сплоченность и выдержка особенно важны. А то недолго попасть в буржуазное болото.

— Не так страшно. Партийный коммунист от этого всегда гарантирован.

— Вы думаете?

— За себя я, во всяком случае, ручаюсь.

Тарк глянул в сторону.

— А ваш роман с госпожей Велярской?

Сандаров быстро подошел к столу.

— Тов. Тарк, я полагаю, что партийный контроль имеет известный предел и на некоторые чисто личные обстоятельства не распространяется. Не так ли?

— Не совсем. Если эти личные обстоятельства отражаются на общественной физиономии члена партии, то партия вправе сказать свое слово.

— В таком случае я требую партийного суда. А на сплетни отвечать не намерен.

— Не волнуйтесь, тов. Сандаров. Я исполняю волю ячейки и передаю вам все, что о вас говорят. Вы можете представить объяснения, и вопрос будет исчерпан.

— Никаких объяснений я не представлю и разговаривать на эту тему отказываюсь.

— Это ваше дело. Должен только заметить, что вопрос о госпоже Велярской приобретает особую остроту только потому, что она жена одного из наших контрагентов.

— И что ж из этого следует?

— А то следует, тов. Сандаров, что от романа с женой до спекуляции с мужем — один шаг.

Сандаров бросился к Тарку.

— Вы с ума сошли, Тарк! Вы не слышите, что говорите.

— Отлично слышу и считаю своим партийным долгом вас об этом предупредить.

Сандаров подошел к двери.

— Тов. Тарк! Я полагаю, что рисовать картину моего уголовного будущего едва ли входит в ваши партийные обязанности. Все, что могли, вы мне сказали. А потому ваша миссия может считаться законченной.

Тарк встал.

— Я доложу ячейке о результате нашей беседы.

— Пожалуйста.

Тарк вышел. Сандаров подошел к телефону.

— Дайте М. К. М. К.? Никого нет? Передайте, что звонил Сандаров из Главстроя и просил непременно ему позвонить.

Велярская сотый раз подошла к зеркалу и поправила волосы.

Отошла. Взяла книжку. Бросила.

— Маша! Мне, наверное, никто не звонил?

— Нет, барыня.

— А вы никуда не уходили?

— Нет.

Звякнул телефон. Велярская быстро подошла.

— Да. Кто говорит?

— Нина Георгиевна?

— Это вы, Тумин? Куда ж вы пропали? Я уж думала, что вы решили радикально бороться с буржуазными соблазнами.

— О нет. Я просто был несколько занят. За вами заехать можно?

— Можно.

Тумин и Велярская сидели в отдельном кабинете. На столе стояло вино.

— Знаете, Нина Георгиевна, когда я с вами, я, как говорится в романах, вне времени и пространства.

— Это что же, хорошо или плохо?

— Конечно, плохо.

— Ах, вот как!

— Конечно, плохо. Потому что, значит, вы никак не вкомпоновываетесь в мою обычную жизнь.

— А разве это необходимо?

— Для меня — да.

Велярская откинулась на спинку кресла.

— Если бы мне такое сказал простой смертный, я подумала бы, что он делает мне предложение. Но у вас, коммунистов, это, должно быть, означает что-либо другое.

Тумин замолчал, уткнулся лбом в ладонь.

— Вы не хотите меня понимать.

Велярская засмеялась.

— Ну, идите сюда. Сядьте со мной рядом и не говорите глупостей. Я вас отлично понимаю; только не понимаю, зачем вы себе талмудите голову всякой ерундой, когда все очень просто.

Тумин сел совсем близко и обнял ее. Велярская медленно обернулась к нему лицом. Они поцеловались. Велярская подошла к зеркалу.

— Вот видите, как просто.

— Это-то просто.

— А вам этого мало?

Тумин молчал.

— Чего же вы молчите?

— Мне трудно с вами разговаривать, Нина Георгиевна.

— А вы не разговаривайте.

Села рядом. Тумин молчал.

— Ну чего вы помрачнели? Я вас обидела!

Положила руки на плечи. Заглянула в глаза. Тумин улыбнулся.

— Вы очаровательная женщина, Нина Георгиевна, и потому ничего не выходит.

— А что должно выйти?

— Что должно выйти? Я бы вам сказал, только вы не хотите слушать.

Велярская отсела.

— Ну бог с вами. Говорите. Я буду слушать.

— Вы поймите. Можно с женщиной сойтись и тут же ее забыть. А можно сойтись с женщиной и забыть все, кроме этой женщины. Меня ни то, ни другое не устраивает. Если бы я был буржуй, мне было бы наплевать, но я, к сожалению, коммунист.

— Какой вывод?

— Вывод такой: либо я должен сделаться буржуем, либо вы должны стать коммунисткой.

Велярская улыбнулась.

— Есть еще третий вывод, Тумин. Чтобы вы перестали думать.

Притянула к себе. Обняла. Поцеловались. И долго сидели молча.

— Надо идти.

Вышли лениво, не спеша.

Муж был дома.