ДНК миллиардера. Естественная история богатых - Ричард Коннифф

Этот инцидент позволяет предположить, что некоторые поведенческие реакции достались членам списка Forbes 400 от обезьян в первозданном виде. Мы чмокаем губами точно так же, как обезьяны. А обезоружив своих противников, мы по-прежнему кусаем их за задницы, хотя теперь это принимает вид заметки, помещаемой через три дня в разделе светской хроники.

Поведение в языке

Такое уникальное средство общения (выражения мысли), как человеческий язык, появилось благодаря резкой трансформации поведения приматов. Обезьяны, например, часами ухаживают друг за другом; это их основной инструмент скрепления социальных уз. У людей, которые являются приматами, также есть первобытная потребность в поглаживании, однако мы научились делать то же самое с помощью болтовни и особенно, как мы вскоре увидим, лести по отношению к вышестоящим. Такая трансформация поведения в вербальную форму не лишена смысла. Примат имеет в своем распоряжении в среднем двадцать различных сигналов; словарный запас среднестатистического англоговорящего человека – 60 тысяч единиц. Язык, без сомнения, способствовал также трансформации, имевшей решающее значение для возникновения богатства на нашей планете: шимпанзе и некоторые другие приматы делятся пищей и прибегают к социальному манипулированию ревущими от голода особями. Люди, особенно богатые и честолюбивые, делают то же самое с помощью банкетов и вечеринок.

Фактически главное впечатление человека, проведшего несколько часов среди приматов, связано с тем, как сильно их поведение похоже на наше. Та часть нашего наследия, которая заставляет нас стремиться к более высокому статусу, злословить об одних и льстить другим, сплетничать, создавать коалиции и укреплять семейные связи, отчетливо проявляется всякий раз, когда встречаются две или три обезьяны. Общественная жизнь – это та широкая сфера, в которой специализируются приматы, и то, что объединяет нас. Сторонники так называемой макиавеллиевской гипотезы разума утверждают, что наша социальная природа даже могла быть решающим фактором в эволюции увеличившегося мозга приматов.

Тридцать миллионов лет социального роста

«Социальный ум для приматов – то же самое, что навигация по звездам для арктических крачек», – сказал Роберт Сейфарт, когда я гостил у него и Дороти Чейни в дельте реки Окованго в Ботсване, где они сейчас изучают бабуинов. Этот вид ума свойствен не только людям и даже не только нам и нашим кузенам бонобо и шимпанзе. На самом деле примерно такая же общественная система знакома очень многим из трехсот видов современных приматов. По-видимому, она была достаточно хорошо развита уже к тому времени, когда потомки обезьян – наши гоминиды – отделились от остальных обезьян (примерно 30 миллионов лет назад). Таким образом, мы были охотниками за статусом и карьеристами миллионы лет до того, как стали людьми. Мы готовились стать богатыми, еще когда цеплялись хвостами за ветки.

Однажды утром мы с Сейфертом и Чейни остановились у пальмы, где пара бабуинов сидела, греясь на солнце, принимая ухаживания подчиненных и ожидая, когда завтрак упадет с неба. На вершине пальмы еще один бабуин спокойно ел ядра кокосового ореха и случайно стряс несколько орехов на землю. Пауэр и Село (король и королева стаи С) взяли первую пару орехов. Когда они отошли, их место занял Сонни – второй по статусу самец. Сонни пригрозил меньшему самцу по кличке Гэри, резко приподняв брови. Гэри немедленно отыгрался, напугав несчастного подростка. Такое поведение биологи называют переадресованной агрессией, и, разумеется, мы все прибегаем к ней, например, когда пинаем ни в чем не повинную собачонку.

Глядя на этот завтрак, во время которого подтверждалась иерархия власти, я начал педантично отмечать основные поведенческие механизмы, приписываемые биологами-дарвинистами как людям, так и животным. Вот пример обоюдного альтруизма: один бабуин закончил гладить другого, закрыл глаза и наклонил голову, чтобы теперь и тот погладил его. А вот проявление родственного отбора: взрослый брат, увидев, что какой-то хам беспокоит его сестру, вскочил, чтобы прогнать его. А здесь налицо доминантное поведение: один бабуин вытеснил другого с места под солнцем.

«Мы как будто сидим в итальянском кафе за фужером вина и смотрим, как взрослые и подростки заходят и выходят, – говорит Сейфарт, – причем у каждого своя сложная история». Иногда кто-нибудь незаметно исчезает, чтобы избежать встречи с соперником. А в другой раз двое встречаются и сидят вместе, укрепляя узы дружбы. Чейни и Сейфарт не просто наблюдали за тем, как они приходили и уходили. Они также распространяли ложную информацию. Они проигрывали записи голосов бабуинов, чтобы определить, что знают сами бабуины о сложных социальных связях в стае.

Кто есть кто?

Оказалось, что они знают многое не только о своем семейном круге и друзьях, но также о семьях и друзьях пятидесяти или шестидесяти других особей стаи. Так, например, когда исследователи включали запись крика бабуина по кличке Бриджит, ее мать Джейн, естественно, реагировала на него. Однако и другие обезьяны узнавали голос Бриджит и смотрели на Джейн. Если Джейн сидела рядом с самкой по кличке Хилари, имевшей более высокий статус, исследователи могли проиграть запись звуков, издаваемых двумя их родственниками во время поединка. Обычно в ответ на это Хилари и Джейн поворачивали головы в поиске источника звуков. Затем они смотрели друг на друга. В течение следующих пятнадцати минут Хилари чаще всего предпринимала что-нибудь, чтобы прогнать Джейн с ее места. Джейн редко мстила Хилари, поскольку бабуины стараются избегать драк, в которых не могут победить. Вместо этого она подходила к лучшей подруге Хилари и вытесняла ту с ее места (еще один пример переадресованной агрессии) или же угрожала детям Хилари.

Бабуины разбирались в том, кто есть кто в стае, не хуже, чем миланские модельеры, просматривающие колонку светской хроники в утренней газете. Они чувствовали тонкости взаимосвязи статуса и семьи так же хорошо, как молодая честолюбивая Дебора Митфорд, изучающая Burko’s Peerage в поиске потенциальных мужей – кого-нибудь не хуже графа, желательно не слишком страшного. Столь яркими умственными способностями к управлению сложными социальными отношениями приматы пользуются уже целую вечность.

В самом деле, когда я сидел среди бабуинов, у меня сложилось тревожное впечатление, что социальные отношения для них важнее, чем пища и секс. Еда была повсюду, а секс был привилегией главным образом доминантных особей. Однако вопросы статуса или престижа волновали всех. Тревожно это потому, что в основе дарвинистской борьбы за выживание лежат как раз пища и секс. Но выдающаяся чета стаи даже не занималась сексом, хотя Село, судя по ее красному заду, находилась в полной сексуальной готовности. Они были неполноценной семьей: Пауэр вырос вместе с Село и, хотя она не была его сестрой, он явно испытывал комплекс из-за неприятия инцеста. Эти двое, тем не менее, гордо разгуливали вместе, принимая знаки внимания подчиненных. Пауэр не позволял другим самцам подходить к Село. Она была его и только его игрушкой.

В случае таких глубоко политизированных видов, как шимпанзе, сходство социального поведения становилось еще более явным. Шимпанзе – мастера по части организации общения. Они хитроумно устанавливают дружеские связи и создают политические союзы. Видные особи практикуют своего рода noblesse oblige; кажется, они понимают, что разделение пищи и других ресурсов – это способ обретения престижа и поддержки со стороны нижестоящих особей. Как и богатые, шимпанзе осознают, как важно иметь правильное выражение лица. В книге «Политика шимпанзе» Франс де Вааль вспоминает, как доминантному самцу по кличке Льюит бросил вызов стоявший у него за спиной соперник. Перед тем как повернуться к нему лицом, Льюит, как старший менеджер компании перед входом в комнату, полную недовольных акционеров, помешкал и сжал пальцами губы и провел рукой по лицу, чтобы смахнуть нервную ухмылку. Затем он повернулся к противнику со спокойным выражением непоколебимой власти на лице.