Лоцман. Власть шпаги - Андрей Посняков

В те времена все вставали рано, поднимались с солнышком и, отстояв заутреню или просто сотворив молитву, сразу принимались за труды. Памятуя об этом, Никита Петрович решил сначала зайти не к доктору — тот наверняка уже начал прием, — а к Рибейрушу, хоть тот и жил дальше, почти у самой крепости Ниеншанц, называемой местными русскими сокращенно — Канцы. Уроки хороших манер и фехтования уж точно не с утра начинались. С утра пораньше сеньор Жоакин занимался всякого рода хозяйственными делами. Вот как сейчас…

Еще на подходе к дому Бутурлин услышал звуки ударов и громкие крики. Старый пират в очередной раз наставлял на путь истинный своего вороватого слугу.

— Вот тебе, плут, вот тебе! — наставления щедро перемежались португальскими ругательствами и проклятиями, точного значения коих Никита Петрович не ведал. Впрочем, зато он прекрасно знал, что сеньор Рибейруш — человек хоть и вспыльчивый, но отходчивый. В чем не имелось никаких сомнений и у подвергаемого экзекуции слуги, кричавшего вовсе не от боли, а «порядка для».

Португалец жил на самой окраине, в двухэтажном деревянном доме, а точнее сказать — в избе, выстроенной на подклети. На просторном дворе, окруженном высоким забором, в летнее время и проходили занятия — как хороших манер, так и шпагой.

Услышав знакомый голос, молодой человек заглянул в незапертые ворота и, приподняв шляпу, вежливо поздоровался:

— Olа́, senhor velho pirata![6]

— Ола, ола, — отпустив слугу — действительно, плутоватого с виду парня, сеньор Рибейруш распахнул объятия: — Ах, кого я вижу?! Мой любимый ученик. Ну, как так у вас, в Шихвине? Открыл школу добрых манер? Нет, што ли?

Как и все португальцы, сеньор Жоакин щедро снабжал свою речь обилием шипящих, над чем не преминул поиздеваться гость. Так, чуть-чуть… слегка…

— Не Шихвин, Жоакин, а Тихвин. Сколько раз тебе говорить?

— Ах, извини, извини… Desculpe!

— То-то, что извини… — обнимаясь с хозяином, хмыкнул Бутурлин. — Это у вас там все шипят, словно змеи. Каркавелуш, Оэйраш, Кашкайш. И этот еще… Эшторил. И поэт ваш, Камоэнш, который Луиш.

— Ты еще плута Шиаду вспомни! — расхохотался португалец. Черная окладистая борода его, кое-где тронутая серебристыми нитями седины, затряслась от смеха, грива седых волос рассыпалась по плечам. Крепенький, коренастый, сеньор Рибейруш, скорей, напоминал крестьянина, нежели дворянина, пусть и обедневшего.

Про Шиаду Никита Петрович помнил: был такой в Лиссабоне монах и плут. Или плут и монах, не важно.

— Вот мой новый слуга — точно Шиаду! — погрозив кулаком испуганно выглянувшему из летней кузни парню, старый пират ухмыльнулся и, подхватив гостя под руку, тотчас же повел к беседке, что располагалась в дальнему углу двора.

— Ты, друг мой, надеюсь, не завтракал?

— Ну, раз уж я к тебе все ж таки заглянул…

— Так вот, садись! Садись же, друг мой. Сейчас я угощу тебя отменной бакаляу!

— О нет, нет! Ни за что! — услыхав про бакаляу, Бутурлин изменился в лице. — Только не эта соленая рыбина! Мне, к слову сказать, она сегодня приснилась, твоя бакаляу… Такая, в виде змеи!

Треску все ж пришлось съесть. Правда, хорошо вымоченную, так что соли и не чувствовалось. Не шибко-то расторопный слуга — тот самый, только что подвергнутый наказанию — накрыл стол под навесом у летней кухни. К бакаляу и жареному каплуну подали какую-то крепкую настойку, кою старый пират называл мадейрой. Так себе настоечка, не особо крепкая, да и сладковата. Баб такой поить… Кстати о женщинах!

— Знаешь, друг мой Жоакин, а я ведь решил жениться! — опрокинув стаканчик, решительно заявил гость.

— Хорошее дело, — сеньор Рибейруш невозмутимо тряхнул головой и ухмыльнулся. — И кто ж твоя избранница? Неужто, как у вас говорят, из бояр?

— До боярыни-то мне, как до луны! — отмахнулся Бутурлин. — Есть девица попроще. Но красавица — писаная, да и легка душой. Кстати — местная, из Ниена.

— И кто же?

— Анна Шнайдер. Дочка купца Готлиба Шнайдера, что живет на…

— Да знаю я, где он живет! — сверкнув глазами, невежливо оборвал португалец. — Только, увы, не повезло тебе, парень!

— Почему это не повезло? — молодой человек непонимающе хлопнул ресницами.

— Говорю же — оставь надежду! — повысил голос Жоакин. — Купец уже обещал свою дочь некоему Фрицу Майнингу, негоцианту из Риги! В счет покрытия убытков, ага…

— Что? — не поверив своим ушам, Никита Петрович вскочил со стула и с возмущением схватился за шпагу. — Какой еще Майнинг? Какая Рига?

— А такой Майнинг. Судовладелец. Пять кораблей у него, три морских парусника и два баркаса, — силой усаживая гостя на место, спокойно пояснил португалец. — Про братство «черноголовых» слышал?

— Ну, слыхал… — Бутурлин пожал плечами. Про братство сие он и в самом деле знал, некоторые купчишки из Риги все же добирались до Тихвина. Союз молодых неженатых купцов, весьма амбициозных, пронырливых, энергичных. И — не брезгующих никакими средствами! Занимались всем — от каботажа до работорговли. Покровителем братства являлся темнокожий святой Маврикий, его голова была изображена на гербе сего купеческого союза, отсюда и прозвище — «черноголовые». Те еще людишки, отпетые. Палец в рот не клади!

— Ничего, — недобро усмехнулся Никита Петрович. — Я тоже — отпетый. Еще поглядим, кто более? Значит, говоришь — Майнинг?

— Герр Шнайдер когда-то занимал у «черноголовых» деньги, — покусывая усы, сеньор Рибейруш подлил в стаканы вина. — Большие деньги, ага. Отдать вовремя не смог… А Майнинг — казначей братства.

— И что же? Решил жениться?

— Да, видимо — решил.

— Так и я решил! — стукнув кулаком по столу, заявил гость. — И от решения своего отступаться не собираюсь. Еще поглядим… Мхх!!! Ах, черт, дьявол их всех разрази! А я-то гадаю-думаю — отчего это моя нареченная такая грустная? А тут вон оно что! Теперь я-а-асно…

— Сядь, не маячь! — португалец резко махнул рукою. — Вместе подумаем, что можно сделать. Так ты говоришь — нареченная? Когда успел?

— Да не успел еще, — с досадой бросил Бутурлин. — Кольцо только вот подарил… А сегодня решил засылать сватов. Тебя, и еще — герра Байера.

— Майнинг не оступится. Упертый, — тихо, себе под нос, промолвил старый пират.

— Ты-то откуда знаешь?

— Я в этом городе все про всех знаю, — Жоакин улыбнулся, однако улыбка его показалась Бутурлину какой-то вымученной и грустной.

— И более того, знаю, что все эти знания рано или поздно принесут мне вред! — с грустью продолжал португалец. — Потому как слишком многие знают, что я про них знаю.

— Тьфу ты! — Никита Петрович сплюнул и хмыкнул. — Вот уж поистине: многие знания — многие печали. Да! Ты, кажется, собирался мне чем-то помочь?