Город чудес - Роберт Джексон Беннетт

Он лежит посреди улицы, кашляя, дыша с хрипом и бульканьем.

Он слышит волны. Слышит океан. И чует далекий соленый аромат моря…

Он вяло моргает. Лежа на мостовой, он видит над собой фигуру: женщину, которая сияет белым, словно огни фейерверка, и парит в воздухе перед лестницей, что спиралью вьется по стене башни.

Его тело содрогается. Все делается очень холодным.

Потом здание справа от него исчезает.

Сигруд, дрожащий и полуобморочный, поднимает голову, чтобы взглянуть. Здание не просто исчезло: там, где оно стояло, теперь черная дыра в… ну, не только в пространстве — во всем. Его усталый разум с трудом может постичь это зрелище.

Дрейлинг медленно понимает. Дело не в том, что здание пропало. Дело в том, что его никогда не было. Время его существования в этой реальности было стерто.

Он смотрит влево и видит, как Ивонна тоже исчезает. Позади того места, где она стояла, здания пропадают одно за другим.

Сигруд глядит вверх на ярко-белую фигуру, а потом на ступеньки, ведущие к ней.

«Долгий путь. — Он поднимает голову и пристально смотрит на свою ладонь. — Ты удержишь меня в живых до той поры? Выстою ли я?»

Шрам, как всегда, молчит.

Сигруд зажмуривается. Он мерзнет все сильней. Его руки трясутся, не переставая.

«Я, кто так долго ждал своего часа в коридорах смерти… — Он смотрит вверх. — Но именно теперь мне нужно всего-то несколько лишних мгновений».

Он собирает все силы, перераспределяет свой вес и переворачивается лицом вниз. Кашляет как безумный, и с каждым содроганием тела от раны исходит волна жуткой боли. Кровь течет у него изо рта и носа. Его левая рука конвульсивно дергается, пока не удается прижать ладонь к мостовой. Потом он медленно, очень медленно поднимается на колени.

Хватает черное копье. Тупым концом древка упирается в мостовую и, жалобно кряхтя, опирается на него, чтобы встать на ноги.

Он держится за копье, как пьянчуга за фонарный столб, хватая воздух ртом. Его легкие жаждут кислорода, но, похоже, только одно из них работает как положено.

Сигруд делает шаг вперед. Ноги его не подводят.

Он давится, выплевывает большой сгусток крови и делает вдох.

Медленно-медленно, используя большое копье как костыль, Сигруд ковыляет к основанию гигантской черной лестницы и начинает подниматься.

Каждый дюйм — битва, каждая ступенька — война. Его дыхание неглубокое, сбивчивое. Каждый раз, одолевая новую ступеньку, он с уверенностью думает, что не справится со следующей.

Но справляется. Оставляя позади себя кровавый след, Сигруд взбирается по бесконечной лестнице, шаг за шагом.

И видит разное.

Прежде всего, отца, который сидит на ступеньках впереди, беззаботно жует кусок хлеба с сыром, молодой, свежий и безбородый — намного моложе, чем Сигруд сейчас. Его умные глаза лучатся весельем, и он глядит на сына с улыбкой.

— Если хочешь, чтобы я тебя угостил, — говорит он, — надо встать и подойти ко мне. Давай! Хватит уже ползать!

Сигруд, шатаясь, проходит мимо отца. Он уверен, что это галлюцинации, признак того, что его мозг перестает работать, — но потом до него доходит, что это за сцена.

«Мои первые шаги. Как же я могу это помнить? Ведь я был тогда совсем маленьким…»

Сигруд продолжает подниматься.

На следующем витке лестницы все сдвигается, меняется — и он видит Слондхейм, темный, грязный и полный отчаяния, и лицо своего главного мучителя, Джарвуна, который оскалил коричневые, как старый кофе, зубы по ту сторону ржавой решетки.

— Ты слива, верно? — говорит тюремщик, посмеиваясь. — Точно, слива. Мягонькая такая. Прям как мне нравится.

Сигруд ковыляет дальше. Видение тает.

Новые ступени. Все новые и новые.

Все вокруг него опять делается расплывчатым и странным — снова приходит видение.

На этот раз перед Сигрудом выжженный склон холма, где раньше стоял дом, в котором он жил с Хильд и растил детей. И что же еще он видит? Себя — молодого, стройного, с чистым лицом; он стоит на коленях в пепельной грязи и плачет, сжимая в руках горсть обугленных костей. Этот молодой Сигруд наклоняется вперед, пока не утыкается лбом в черную, сырую землю, и издает вопль скорби, которую не выразить словами.

Он знает, во что поверил этот юноша: его семья мертва, убита, и он явился слишком поздно, чтобы этому помешать. Он понятия не имеет, что его близких спасли. Не догадывается, что этот самоубийственный гнев принесет ему только горе и направит на путь, которым теперь следует пожилой Сигруд, раненный и истекающий кровью, карабкаясь по ступенькам.

Сигруд проходит мимо молодой версии себя и продолжает подниматься.

«Она что-то делает с прошлым, верно? — осознает он. — Разматывает. Уничтожает. И с каждым ударом прошлое вздрагивает, как пшеница под серпом».

Он смотрит влево, за край лестницы. Он теперь высоко, выше, чем рассчитывал забраться, вблизи от того места, с которым равнялись верхушки самых высоких зданий — но многих из них уже нет. Часть мира внизу пропала, стертая божественными манипуляциями, происходящими наверху.

Он смотрит на блистающую фигуру в вышине. До нее еще больше половины пути.

«Смогу ли я?»

Еще шаг.

«Смогу ли?»

Сигруд продолжает подниматься.

Все мигает и меняется, и приходит новое видение.

Он видит себя в постели с Хильд беззаботным утром, его рука бездумно лежит поверх ее обнаженного живота. Он смотрит, как она спит, убирает прядь волос с ее лица и неясно целует в висок.

Он и Шара устанавливают антенну на крыше сортировочной станции в Аханастане. Она молодая, смешливая, наслаждается их подвигами. Он мрачный, молчаливый, жестокий.

Он с дочерью Карин сидит на полу их старого дома, она баюкает тряпичную куклу. Он слушает, как она объясняет запутанную героическую родословную куклы неимоверно серьезным тоном.

Его отец, старый, мрачный и печальный, сидит за длинным столом.

— Люди склонны вести возвышенные речи, — говорит он, — чтобы оправдать свои самые низменные инстинкты…

Потом он видит себя в форте Тинадеши в Вуртьястане — видит, как всхлипывает и кричит, хватая перепуганного сайпурского солдата, швыряя об стену и втыкая нож в шею. Кровь бьет фонтаном, брызги падают на лицо, грудь, руку. Потом он бросает умирающего солдата и мчится по коридору.

Ковыляя сквозь свои воспоминания, Сигруд не сводит взгляда с умирающего солдата. Это юноша, которому нет и двадцати пяти.

«Сколько лет я отнял у людей той ночью? — думает дрейлинг. — Сколько лет я украл у других за всю свою жизнь?»

Сигруд видит Олвос, которая указывает на него пальцем, стоя у огня, и говорит: