Воображаемый враг: Иноверцы в средневековой иконографии - Михаил Майзульс

Однажды в церкви, когда священник во время мессы произнес слова «и принял плоть от Духа Святого и Марии Девы и сделался человеком», она, по свидетельству другой женщины, произнесла: «Ты лжешь, ты ублюдок, сын блудницы». Кроме того, она стала корчить рожи и показала фигу в сторону алтаря. Поскольку многие из тех, кто знал Елену, дали показания, что она явно выжила из ума и ее слова следует воспринимать не как намеренное богохульство, а как свидетельство безумия, инквизиционный трибунал не стал карать старуху и обязал Джованни Баттисту изолировать мать у себя в доме до конца ее дней[876].

Упоминания о том, что марраны («новые христиане» или конверсо – «обращенные»), т. е. крещеные иудеи и их потомки, показывали фигу, чтобы выразить презрение к христианским святыням, верованиям и практикам, нередко встречаются в инквизиционных делах из Испании и ее колоний в Новом свете. Как показывает в книге «Тайна и обман. Религия криптоевреев» историк Дэвид Гитлиц, среди испанских марранов было немало тех, кто хранил верность (отдельным) заветам иудаизма и отторгал (многие) христианские верования, которые в страхе перед инквизицией им приходилось на людях почитать. Особое отторжение у них вызывало таинство евхаристии. Марранов часто подозревали в том, что они уклоняются от посещения мессы или, находясь в церкви, отворачиваются от алтаря, чтобы не видеть хлеб и вино, ставшие Телом и Кровью Христа.

К примеру, в 1546 г. Хорхе Альвареса из Лагуардии судили за то, что он показал в сторону Святых Даров фигу и обнажил свой срам по направлению к фигуре Девы Марии и распятию. А в 1648 г. в Мексике некую Бланку Энрикес обвинили в том, что во время мессы она притворно делает вид, что ей нужно вытереть лицо платком. Все для того, чтобы не видеть гостию и чашу, которые священник поднимает после пресуществления, являя всем Бога. Утверждали, что она и ее мать, проходя мимо алтарей, незаметно, под шалями, складывали руки в кукиши[877]. Аналогично фиги показывали и христианским образам, которые часть бывших иудеев, видимо, продолжала воспринимать как идолов, воплощение суеверия или одно из главных олицетворений навязанной им религии.

По словам Гитлица, материалы инквизиционных процессов «демонстрируют несомненный скептицизм и антипатию, которые иудействующие конверсо проявляли к христианской религии – Иисусу, Марии и святым, таинствам и всей совокупности христианских религиозных установлений. Самыми распространенными проявлениями подобного скептицизма, видимо, было уклонение от христианских практик и богохульные речи – всплески агрессии, гневное осмеяние, ирония или мягкая насмешка. […] Подобные реакции вовсе не были характерны лишь для конверсо, поскольку насмешливое неуважение к власти или авторитету – это типичный ответ на чувство бессилия перед их лицом. Позднее Средневековье было пронизано тем, что Монсальво Антон называет "межклассовой, народной культурой… Она непочтительна, подрывает торжественность религии, скептично настроена к высокопарным речам…" Хотя подобные реакции были распространены во всем обществе, то, сколь часто их приписывали иудействующим конверсо, показывает, насколько сильно у них было чувство группового отчуждения»[878].

Преследование «глумлений над католической верой» (burla de nuestra Santa Fe Catholica) было одной из главных задач, поставленных в конце XV в. перед испанской инквизицией. Как писала историк Галина Зеленина, осмеяние церковных догм, таинств и установлений «можно рассматривать не только как сугубо новохристианскую практику, но и как компонент позднесредневековой городской народной культуры, склонной к пародии и бурлеску. В любом случае эта практика очень органична для марранизма как „негативизма“, „отрицательного соблюдения“, проявляющегося – чем позже, тем больше – не в „позитивных“ действиях (соблюдении законов, совершении обрядов), а в отрицании и осмеянии христианских законов и обрядов. Некоторые исследователи склонны видеть в подобных обвинениях не отражение реально существовавшей практики, а клевету». Впрочем, доказать то или иное едва ли возможно. «Решение, верить или не верить инквизиции, зачастую принимается учеными достаточно волюнтаристски»[879].

Многие конверсо явно воспринимали католический культ образов как нарушение второй заповеди и вопиющее идолопоклонство: «Нарисованные святые – это не более чем картинки, которые кто-то нарисовал», «Иисус Христос и другие святые были нарисованы и вырезаны из дерева людьми», «Разве можно поверить, чтобы кусок дерева творил чудеса?»[880] Некоторые из «новых христиан» не только старались уклониться от почитания образов, не хотели держать их в доме, высмеивали, показывали им фиги, но и физически атаковали, например кидали в них камни[881]. Так, в 1489 г. Гонсало Санчеса де Гваделупе из Талаверы-де-ла-Рейны обвинили в том, что, выходя из церкви, он показывал фиги статуям святых. В 1490 г. Гонсало Лопеса де Арнедо заподозрили в том, что он похулил Деву Марию, заявив: «Я отрицаю Бога и Святую Деву», показав им фиги и сказав: «Это для Бога, это для Святой Девы». А в 1547 г. «новую христианку» Беатрис де Оливейру из Логроньо судили за то, что она «выпорола и побила распятие, на котором был изображен образ Христа, показала ему фигу и бросила его в реку»[882].

Не стоит, однако, думать, что насмешка в адрес христианских верований и таинств или непристойные жесты в сторону христианских святынь (гостий, реликвий, изображений и т. д.) были исключительно делом иноверцев, еретиков или бывших иудеев. На исходе Средневековья и в раннее Новое время церковные проповедники и писатели-моралисты постоянно бичевали христиан, которые бесчестят Христа, Деву Марию и святых. Для церковных и светских судов богохульство превратилось в одну из главных угроз для социального порядка. Считалось, что словесные выпады в адрес Бога, святых и святынь – наряду с распутством, содомией и другими моральными прегрешениями – не просто разлагают общество, а обрушивают на него кары Господни, в том числе эпидемии чумы или голод. Преследованием греховных речей занялись не только церковные, но и светские суды. В XVI в. и для протестантов, и для католиков борьба с богохульством превратилась в один из главных инструментов культурного дисциплинирования, сплочения рядов в противостоянии с религиозным оппонентом и искоренения народной религиозности. К примеру, венецианский Совет десяти в 1537 г. учредил специальную комиссию (Esecutori contro la bestemmia) из трех дворян, которые в течение года должны были отвечать за то, чтобы хула в адрес Бога, Девы Марии или святых не осталась без наказания. По городу были установлены специальные таблички, предупреждавшие венецианцев и приезжих о грозящих им карах (они до сих пор сохранились на площадях Сан-Поло, Санто-Стефано и Сан-Дзаккария)[883].