Источник - Джеймс Миченер

В этот день, когда бегуны скрылись из вида, солдаты приступили к выполнению приказа, который им заранее оставил Тарфон. Они провели повторный обыск в домах евреев, дабы проверить, не нарушил ли кто-либо законы Антиоха Эпифана. Никого не предупреждая, они входили в любые дома. В том числе они явились к фермеру Палтиелу – и тут выяснили, что его младенец сын обрезан. Схватив и ребенка и родителей, они кинули их в тюрьму и послали скорохода, официального курьера, который побежал в Птолемаиду, имея при себе жезл черного дерева, символ своей власти. Он и принес новости правителю Тарфону: «Еврей Палтиел был пойман на месте преступления. Он злостно не подчинился закону. В соответствии с одобренным вами планом, и он и его жена через два дня должны быть казнены. Отложить ли казнь до вашего возвращения, если вы хотите присутствовать?» Тем же днем курьер вернулся в Макор и принес с собой ожидавшийся ответ: «Покинуть Птолемаиду для меня невозможно. Действуйте, как предписано». Солдаты правильно предположили, что их правитель, который и заставил провести обыск, предпочел бы отсутствовать во время казни. Именно по этой причине обыск и был проведен, когда он покинул город.

Стоял один из тех невыразимо прекрасных дней, которые приходят в Галилею в конце осени, когда летняя жара уже спала, а зимние дожди еще не начались. Обильные росы увлажняли землю, и ветви оливок клонились под тяжестью плодов. Виноград уже был собран, а волы отдыхали. Небо было безоблачным, даже над морем не стояла дымка, но порой пролетал прохладный ветерок, напоминая о холодах, которые ждут впереди. Природа Галилеи восхитительна во все времена года, радуя сердце тем, что человек может любить эту землю, так же как и все населяющие ее живые существа – как олень любит прохладу высокогорий, а пчелоед – те поля, над которыми он порхает. Но осенью, когда природа готовилась к переменам, мир обретал особую прелесть, и если на этом маленьком клочке земли порой и рождались великие идеи, то не в последнюю очередь и из-за величественной красоты этих мест, которая крылась не столько в гремящих водопадах и высоких горных пиках, сколько в самых привычных вещах – они неизменно влияли на людей, которые тут жили. Никогда еще Галилея не была столь прекрасна, как в этот роковой год, когда империя Селевкидов столь уверенно утверждалась не только в Галилее, но и во всем Израиле, даже в Иерусалиме. Казалось, что сама природа затаила дыхание, ожидая, чем кончится конфликт между мощью империи Антиоха Эпифана и решимостью нескольких безоружных евреев.

Той осенью даже Макор окончательно убедился, что Антиох должен победить. Когда евреев города согнали на площадь перед храмом Зевса, они представляли собой испуганную кучку. Стражники вкопали в землю два столба и приготовили бичи со свинцовыми наконечниками. Стояло прекрасное душистое утро, когда на площадь выволокли семью Палтиела: маленького фермера с вытаращенными глазами, его невзрачную жену и их малыша. С него сорвали пеленки, и младенца за ножки подняли высоко в воздух, дабы все могли убедиться – в нарушение закона он обрезан.

С ужасающей легкостью блеснул меч, и ребенок был разрублен надвое.

Не успели родители излить свое горе, как с них сорвали одежду и привязали к столбам. Каждый из них получил пятьдесят ударов бичом. Воздействие, которое свинцовые оконечности плетей оказывали на человеческое тело, было страшным. Оно вселяло смертельный ужас в сердца всех зрителей казни, особенно при виде того, во что превратилось тело женщины. Все стояли опустив головы.

Изуродованные тела были брошены на землю. Острыми ножами с них сняли остатки кожи, после чего их разрубили на куски и бросили в кучи мусора под стенами города, куда приходили кормиться бродячие псы и шакалы. Когда этот прекрасный день подходил к концу, на площади появился солдат, нарушивший какое-то мелкое правило устава. С собой у него были ведро с водой и метла, и он смыл все кровавые пятна, которые могли остаться перед храмом Зевса, потому что греки были аккуратными людьми, для которых чистота и совершенство имели первостепенное значение.

Этим же вечером несколько человек из потрясенной еврейской общины Макора собрались в синагоге. Встретились они в молчании – лишь для того, чтобы вознести молитву. Иехубабел, который в этот момент должен был проявить себя как духовный лидер общины, не мог произнести ни слова. Он терзался, жестоко осуждая себя. Это он позволил Палтиелу сделать обрезание сыну. Да, это у него в руках был нож, который и заключил договор с Богом, и именно он должен был стоять у столба, а не Палтиел. Это он разрешил своему сыну уйти к грекам и позволил ему стоять голым на солнце, как юному язычнику, который не имеет представления о YHWH. Он, Иехубабел, дал совет, который убедил евреев не противиться жертвоприношению свиньи в их синагоге, что навеки осквернило ее, и слова, которые он говорил правителю Тарфону, своему другу, вернулись, дабы сокрушить его. Но даже сейчас, в этот миг предельного унижения, он не мог найти тех сильных и мужественных слов, которые подняли бы его евреев на восстание против угнетателей. Когда же наконец самый молодой из присутствующих спросил, что же теперь делать, Иехубабел рассудительно ответил:

– Мы должны проявить благоразумие, ибо тот, кто не спешит дать волю своему гневу, обретает силу, а тот, кто сдерживает свои страсти, сильнее того, кто правит городом.

Но за этими общими словами последовал открытый вызов, когда в час полуночи вперед вышли очередные будущие мученики. Пекарь Затту и его жена Анат, представшие с младенцем на руках, повторили страшные слова:

– Нашему сыну исполнилось восемь дней.

– Вас казнят, – пробормотал Иехубабел.

– Мы готовы, – сказали они.

– Вы хотите взять на себя этот риск?

– Если мы не сохраним верность Адонаю, то мы ничто, – повторили супруги фразу, которая осталась у всех в памяти.

Иехубабел обвел взглядом синагогу.

– Есть ли тут среди нас шпион? – мрачно вопросил он, и каждый понял, что он держит в своих руках жизнь общины. Пекарь Затту подошел к каждому из них и спросил:

– Даешь ли ты мне разрешение сделать обрезание своему сыну?

И каждый должен был признать свою причастность к судьбе, которая теперь ждала всех евреев.

И в противоречие со всеми своими доводами здравого смысла Иехубабел принес из дому маленький острый нож; и опять его жена спросила, что их ждет впереди, и он взял ее с собой в синагогу, чтобы и она приняла участие в этой торжественной церемонии договора с божеством. И наконец, когда все общие слова уже слетели с его уст, Иехубабел просто и ясно объявил:

– То, что мы свершаем сегодня ночью, ввергает нас в войну с царевом неевреев. И пути назад не будет. Нам придется бежать из Мажора и, как диким зверям, жить среди болот. Хотите ли вы, чтобы я свершил это действо?

Прозвучал шепот одобрения, но после столь решительного начала Иехубабел потерял смелость. Повернувшись к Затту и Анат, он жалобно спросил:

– Вы хоть понимаете, что делаете?

И они повторили громко:

– Если мы не сохраним верность Адонаю, то мы ничто.