Дочь Сталина - Розмари Салливан

* * *

Он понял, что она говорит о том, что «многих людей, которые были близки и интересны ей, больше нет рядом. Никого из людей, о которых она вспоминала с ностальгией, не было на свете». Бурдонский намного позже понял, что Светлана имела в виду:

Ей нужно было приехать сюда, чтобы навеки попрощаться со всеми. Ей нужно было вернуться, чтобы понять, как мало здесь изменилось, в основном, в психологии властей — ничего не изменилось. И когда ей снова предложили жить здесь, дать ей квартиру, дать то, дать это, дать дачу — и снова, как волк, оказаться за красными флажками, тогда она во второй раз категорично и яростно отвергла все это.

Бурдонский также понимал, что Светлана должна уехать из СССР, чтобы защитить Ольгу. Он считал девочку «восхитительной дикой натурой с характером, который она унаследовала от Светланы». Под тихим обликом Светланы скрывался борец с миром, где восстание просто немыслимо. «Неважно, сильно или слабо на нее давили, она все равно была непокорным существом. И Оля была непокорным существом. Как ее мать». Бурдонский знал, что Ольга никогда не сможет выжить в репрессивной советской системе: «Конечно, между ними были конфликты, ведь они были так похожи; но было ясно, что они очень друг друга любят».

По иронии судьбы злейший враг Светланы Виктор Луи, который в 1967 году пытался продавать пиратское издание «Двадцати писем к другу», рассказал международной прессе, что Светлана в Москве ждет разрешения на выезд. Он сообщил «Таймс», что советские власти вряд ли дадут ей выездные бумаги, хотя Ольга, по всей вероятности, их получит. «Нельзя же постоянно менять свое гражданство, — сказал он. — Она не может просто приехать в аэропорт и улететь. Она должна пройти через бюрократические процедуры». И добавил: «Им, возможно, неудобно отпускать ее».

Однажды в дверь их номера постучали и без всякого предупреждения появилась элегантная молодая американка — представитель консульства США. Она рассказала, что никому не сказала внизу, куда идет, но что в гостинице остановились в это время несколько американцев, и она сделала вид, что идет к ним. (Посещение советских граждан работниками американского посольства было строго запрещено). Ольга так давно не видела американцев, что тут же расплакалась. Светлана всегда учила дочь самой отвечать за свои слова и решения. Когда мать спрашивали, что дочка думает по тому или иному поводу, Светлана говорила: «Спросите у ней самой». Теперь представительница американского консульства спросила Ольгу, хочет ли она вернуться в Англию. Мысли о ее друге, ждущем в Тбилиси, витали по комнате, как дым. «Да», — ответила девочка, стараясь говорить так убедительно и красноречиво, как только могла. Через неделю служащая консульства вернулась с маленьким чемоданчиком, открыла его и достала два американских паспорта. Светлана решила, что сенатор Хаякава воспользовался своим влиянием на Джорджа Шульца, Госсекретаря при президенте Рональде Рейгане, чтобы они могли получить документы.

Третьего апреля Светлане позвонили из Министерства иностранных дел и сказали: «Вы можете уехать по своему американскому паспорту, если не хотите ждать отмены советского гражданства. Это займет некоторое время». Пятого апреля товарищ Лигачев пригласил ее на встречу. Водитель отвез Светлану на Старую площадь, где находился Центральный комитет коммунистической партии. Коридоры, устланные красными ковровыми дорожками «кремлевского стиля», выглядели и пахли точно так же, как двадцать лет назад, когда она встречалась с товарищем Сусловым, чтобы попросить у него разрешение на брак с Раджешем Сингхом. Светлане казалось, что она попала в плохое кино, где одни и те же сцены повторяются в начале и в конце.

Их встреча прошла в присутствии секретаря, который стенографировал беседу. Лигачев отчитывал Светлану: «Родина без вас проживет. А вот как вы проживете без Родины?» И добавил: «Ведите себя хорошо!», — что означало: никаких книг и никаких интервью. И, конечно, Светлана не подчинится этому распоряжению. Советские власти считали книги бомбами, и она была с ними согласна. К сожалению, на Западе, куда она возвращалась, немногие верили, что книги имеют такую силу.

Билет был заказан для Светланы через американское посольство. Она должна была улететь через день после Ольги рейсом швейцарской авиакомпании с пересадкой в Цюрихе. Три последних дня в Москве Светлана и Ольга провели в компании «мальчиков Аллилуевых». Иностранные журналисты уже названивали в гостиницу «Советская». Позвонил даже отец Ольги, Уэс. Светлана подумала: «Лучше поздно, чем никогда», хотя она задавала себе вопрос, звонил ли он потому, что беспокоился о благополучии Ольги или о своем имидже в прессе. Уэс сообщил «Вашингтон пост», что целый год пытался добиться возвращения Ольги. Он советовал Светлане и Ольге быть «осмотрительными», когда они что-то говорят. Ситуация была деликатной. Светлана ответила, что Ольга пока еще ничего не говорит. Ее отец сказал журналистам, что очень рад, что с дочерью «ничего не случилось».

Дяди Ольги и ее мать проводили девочку в «Шереметьево». Она почувствовала себя странно, поцеловав мать на прощание. Ольга все еще не могла поверить, что уезжает. Она видела сны об этом почти каждую ночь и боялась, что проснется и окажется в реальности. «Я представляла себя человеком, который мечтает выйти из тюрьмы, хотя я и не назвала бы этот опыт тюрьмой. Но так я думала каждую ночь». Был даже момент, когда Ольга вернулась в Англию, и вдруг подумала: «Это был очень длинный сон». В аэропорту девочка видела, что мать напугана, хотя и пытается скрыть свой страх. «Она все еще не была уверена, что ей позволят уехать. До того момента, пока не села в самолет».

Когда на следующее утро самолет приземлился в аэропорту Хитроу, Ольга прошла таможню и вышла через дипломатическую зону. Она увидела толпу папарацци и почувствовала неожиданную панику: она не спросила мать, что можно говорить! «Это была моя первая стремительная встреча с папарацци… они лезли с камерами мне прямо в лицо. Их было очень много. И обо мне говорили в новостях весь вечер и весь следующий день. В каждом выпуске».

Для девочки, которой оставался месяц до пятнадцатилетия, Ольга была удивительно уравновешенной и уверенной в себе. Ей было ясно, что журналисты будут писать всякие ужасы о ее пребывании в СССР. В газетах действительно появились сенсационные репортажи — Советы пришли в ярость, когда Ольга отказалась снять крестик, который носила в СССР в знак протеста против «государственной атеистической доктрины». Все это было неправдой. Когда репортеры спрашивали девочку, как она чувствует себя, вернувшись, она отвечала, что соскучилась по своим друзьям. Когда ее спросили, считает ли она себя по-прежнему американкой, Ольга сказала: «Конечно». Жалеет ли она о времени, проведенном в Советском Союзе? «Нет, — говорила она, — это потрясающий опыт для любого человека». И добавляла: «Единственное, что мне хочется сделать прямо сейчас, — это вернуться в школу и приступить к учебе».

Школьные друзья Ольги узнали о ее возвращении, но журналисты в аэропорту налетели такой толпой, что это просто пугало. К тому же представители советского посольства так быстро увели девочку, что друзья пропустили ее появление. Русские по-прежнему считали Ольгу советской гражданкой, выехавшей на учебу за границу. Она провела ночь в советском посольстве, а на следующий день девочку отвезли в Саффрон Уолден: «Мы убегали от папарацци, как в фильме с погонями. Это просто чудо, что мы не убились». В этот же день директор пришел к Ольге в общежитие и сказал: «Перед тем, как приступить к учебе, ты должна дать пресс-конференцию». В школьный актовый зал уже набились репортеры и просто любопытные. Ольга вспоминала, что, увидев их всех, она подумала: «Это совершенно сумасшедший момент в моей жизни. Она никогда не была такой сумасшедшей до него и никогда не будет после».