Дочь Сталина - Розмари Салливан

Светлана продолжала писать Кате, которая недвусмысленно сказала ей: «Никаких контактов между нами не будет». Письма возвращались назад. Отец Катерины, Юрий Андреевич Жданов, прислал Светлане о ней хорошее письмо из Ростова, где он преподавал биохимию в университете. Прислал и фотографии Кати с маленькой дочкой. Юрий писал: «Будь терпелива с ней. Она ужасно самостоятельная. Ничьих советов не слушает». Ни сын, ни внук ни разу не написали Светлане. Она решила, что власти промыли им мозги.

Шофер Жора возил Ольгу и Светлану по деревням. Светлана пыталась воскресить свои грузинские корни. Они побывали в Гори, городке, где родился ее отец. Крошечная лачуга с двумя комнатушками и одной кроватью, на которой спала вся семья Джугашвили, была прикрыта огромным мавзолеем с коринфскими колоннами. В домишке не было даже очага, готовили в маленьком горшочке на керосинке. Вся эта бедность произвела неизгладимое впечатление на маленькую американку.

Рядом стоял уродливый двухэтажный музей с мраморным входом и широкой лестницей, где теперь хранились свидетельства жизни Сталина. Светлана ненавидела показуху, поэтому стала искать в музее вещи, принадлежащие ее бабушке, матери Иосифа. Единственной такой вещью, напоминающей о матери Сталина, оказались ее очки. Хотя Светлана видела бабушку только раз в жизни, она сохранила к ней теплые чувства за те слова, которые умирающая Кеке сказала своему сыну и которые так развлекали его всю жизнь: «Жаль, что ты так и не стал священником». Ольга и Светлана также побывали в местной школе, где Сталин начал изучать русский язык. Мать рассказала Ольге, что ее дед хорошо говорил по-русски, но так и не смог избавиться от грузинского акцента. Светлана отказалась от предложения главного куратора музея Нины Америджибе принять участие в праздновании сто пятой годовщины со дня рождения Сталина 18 декабря, сразу же после их приезда. Америджибе рассказала им, что в 1984 году музей посетил миллион человек. Это число перекрыло все предыдущие рекорды.

Но, куда бы они не шли, в музей или даже в церковь, люди смотрели на них. Ольга была молода и могла не обращать на это внимания, но Светлану постоянные взгляды очень раздражали:

Моим самым большим грузом было то, что все неизменно заводили разговор о том, «какой великий человек был ваш отец». Некоторые при этом плакали, другие лезли обниматься и целоваться. Совсем немногие удовлетворялись просто констатацией факта. Я не могла избежать этих разговоров ни на пляже, ни в столовой, ни на улице… Они были одержимы его именем, его образом и, будучи одержимыми, не могли оставить меня в покое. Это была для меня пытка. Я не могла рассказать им, как неоднозначно я думаю об отце и какие сложные у нас были отношения. И не могла просто согласиться с их словами, поэтому они уходили от меня злые. Я же была постоянно на грани нервного срыва.

Ольга злилась на мать за ее переживания из-за Иосифа. Однажды она сказала: «У тебя была я. Разве этого мало? Нет, ты захотела их всех. Видишь, что ты получила! Нам надо было жить в Англии, как мы жили. Ты сама хотела этого!»

Ольга многое полюбила в Грузии, нравились ей и ее новые друзья, но было в новой жизни и «много трудностей». Например, ее матери и ей самой тоже приходилось очень много пить. Их приглашали на грузинские застолья, где, по традиции, присутствовал тамада, произносящий бесконечные тосты. «Мне было четырнадцать! В Грузии обеды с множеством бутылок вина следуют один за другим. Вино подносят в бараньем роге, и все должны пить, в том числе и дети! Ты не можешь не выпить, если поднимают тост».

Куда более серьезной проблемой было внимание со стороны мужчин. Ольга узнала, что девушки-иностранки имеют среди грузин дурную репутацию. На высокую и яркую девочку смотрели как на лакомый кусочек: «На меня все время заглядывались мужчины постарше. Это было ужасно. Если бы я когда-нибудь куда-нибудь пошла одна… Я просто не могла себе позволить ходить одной… Не думаю, что в то время я вообще думала о мальчиках». И была еще одна проблема — в четырнадцать лет Ольга уже могла выходить замуж.

У них в Тбилиси была одна традиция — молоденьких девушек иногда похищали. А если ты провела ночь под одной крышей с мужчиной в чужом доме, ты должна выйти за него замуж. Иначе от тебя отвернется все общество. Это случилось с одной четырнадцатилетней девочкой, которую я знала. Это было ужасно. А я была очень лакомой добычей. Похитить внучку Сталина — какой риск и какая победа!

А еще во всем этом была и темная сторона, скрытая за занавесом коммунистической партии. Я жила этой странной, изолированной, строго расписанной жизнью, встречаясь с четырьмя разными гувернантками, каждый день. Моя мать не разрешала мне выходить, чтобы меня не похитили. А что она сама собиралась делать? Писать она не могла. Нам приходилось со многим бороться. Я была по-настоящему зла.

Я просто отчаялась и не могла планировать свое будущее. Мы должны были жить так всю оставшуюся жизнь! Конечно, здорово было ходить на балет и встречаться с друзьями. Было много хороших дней. Но мне приходилось изображать порхающую бабочку, которая может быть счастлива в любой ситуации.

Из Москвы приезжали друзья. Степан Микоян, который представлял советские военно-воздушные силы и объезжал столицы южных республик СССР, чтобы пропагандировать авиацию, провел два дня в Тбилиси и пообедал со Светланой и Ольгой. Ему Светлана показалась совершенно одинокой. «Возможно, она сознательно стремилась к некоторому отчуждению и изоляции; очень многие люди были враждебно настроены по отношению к ней. Сталинисты ненавидели ее за то, что она «предала» имя своего отца, а антисталинисты не любили ее за то, что она его дочь».

На лето Светлана пригласила в Тбилиси свою двоюродную сестру Киру Аллилуеву, актрису, вышедшую на пенсию. Как и все остальные родственники, Кира никогда не винила Светлану в своем аресте и пятилетнем тюремном заключении. В детстве они со Светланой были очень близки. Теперь они вспоминали праздники в Кремле: «Мы весело проводили время… Дедушка (Сергей) не очень умел веселиться, но бабушка (Ольга) брала гитару и пела. Светлана и Кира вместе смотрели американские фильмы с Диной Дурбин. Когда Кира оставалась ночевать, она спала в комнате Светланы. После того, как няня Александра Андреевна уходила, Светлана «просила меня потанцевать. Она садилась в кровати, а я танцевала под пластинку Штрауса, играющую на граммофоне. Светлана была очень милой девочкой».

Светлана думала, что яркая артистическая жизнь Киры вдохновит Ольгу. Так и было поначалу, но вскоре их отношения стали враждебными. Кира жаловалась, что Светлана все время всем недовольна, а Ольга оказалась «эгоистичной и капризной»: «С ними обеими было трудно». Брат Киры Александр считал, что обе — Светлана и Кира — имели сильные характеры, обе были изменчивыми и часто ссорились. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Кира скоро вернулась в Москву.

В Англии и Америке Светлану и Ольгу не забыли. В Кембридже Вера Трэил взяла на себя заботу по спасению Ольги от матери. Она писала сэру Исайе Берлину: «Я предпринимаю множество усилий по поводу Ольги». Через старого друга она нашла адрес Светланы в Тбилиси и искала кого-нибудь, кто мог бы отправиться в Грузию и разыскать их там. «Это должен был быть кто-нибудь, в совершенстве владеющий русским (эмигрант), умный и ни от кого не зависящий», — говорила она. Трэил нашла супружескую пару, собирающуюся в Тбилиси, но они были безнадежно наивны. «Они либо вернулись бы ни с чем, либо были бы арестованы как шпионы».