Дочь Сталина - Розмари Салливан

Население СССР расходилось во мнении насчет Сталина. Его портреты все еще можно было увидеть на ветровых стеклах такси в Москве и в кабинах грузовиков на Транссибирской магистрали, но были и те, кто помнил репрессии и ту цену, которую народ заплатил за процветание страны. Молодое поколение, казалось, забыло эти истории и было готово признать Сталина как великого военачальника, который привел Красную армию к победе и спас союзников. О предвоенных чистках и отношении к солдатам, вернувшимся из плена после войны, старались умалчивать. Возвращение блудной дочери Сталина и ее публичное покаяние в таких условиях были бесценны для партии. Конечно, были и те, кто понятия не имел, кто такая эта Аллилуева. Корреспондент «Вашингтон Пост» в Москве Даско Додер рассказывал, как молодой таксист спросил его об Аллилуевой. Когда журналист ответил, что это дочь Сталина, парень удивился: «Разве фамилия Сталина была Аллилуев?»

Реакция американкой прессы на возвращение Светланы в СССР была вполне предсказуема — злость. Кем она вообще себя считает? Сбежала из свободного мира обратно к коммунистам! Заголовки кричали: «Через семнадцать лет дочь Сталина вернулась в Советский Союз» и «Полет Светланы назад, туда, где начались ее проблемы». Но в двух статьях ее буквально проклинали. Обе были написаны советологами, которые знали Светлану лично.

Профессор Роберт Такер озаглавил свою статью «Светлана получила в наследство свои трагические пороки». Заявив, что он знал ее, Такер описывал Светлану как человека, обуреваемого своими внутренними демонами и высказывающего «злобные обвинения» в адрес всех окружающих, в том числе ее бывшего американского мужа Уэсли Питерса. Она не хотела говорить о Сталине, потому что не могла признать, что «сама — в каком-то смысле — как ее отец»: ее «тихий голос», глаза с характерным «желтым блеском», «внутренняя властность», отказ принимать критику. Светлана отказывалась принимать редакторскую правку своей книги, самым принципиальным изменением в которой был заголовок — он предлагал назвать ее «Отъезд». В отличие от Сталина, который «уничтожал тех, кто решался с ним конфликтовать», она могла только бежать. «Она доказала, что является дочерью своего отца, добровольно вернувшись к несвободе… последнему несчастью, которое досталось ей от ужасного человека, бывшего ее отцом».

Другая длинная статья вышла в журнале «Тайм». Автором ее была журналистка и переводчица Патрисия Блейк, член внутреннего принстонского круга и близкий друг Макса Хейворда, в которого Светлана влюбилась когда-то давно в Принстоне. Назвав свою статью «Сага о сталинской «маленькой воробушке», Патрисия не скрывала, что знала Светлану лично.

У Блейк была сложная репутация. Многие считали ее, по крайней мере, одобряющей деятельность американской разведывательной службы. Всеволод Кочетов, редактор советского журнала «Октябрь», написал на нее злобный памфлет, в котором Патрисия «изображалась как красивая шпионка из ЦРУ, которая переспала со всеми советскими литературными деятелями». Это были только слухи, но она, по крайней мере, имела имидж очаровательной журналистки, интересующейся советскими интригами.

Для статьи в «Тайм» Блейк взяла интервью у Уэсли Питерса и супругов Хаякава, а также у соседки Светланы с Чосер-роад — Джейн Ренфрю вспоминала, что Патрисия вела себя почти враждебно. «История жизни Светланы — это хроника проигранных битв с образом ее отца… которого она обречена копировать». Блейк составила полное жизнеописание Светланы в хронологической последовательности, начиная с двадцати шести лет, проведенных в Кремле, где дочь Сталина обучилась «хозяйским» манерам, затем описала десятилетие после хрущевского разоблачения преступлений ее отца, когда Светлана лишилась статуса и привилегий, и, наконец, — бедственную жизнь в США.

Блейк ошибочно заявила, что «никто в СССР не ждал Светлану с распростертыми объятиями». «Разочарованная холодным официальным приемом, она показала свой нрав советским властям». Чтобы изолировать ее от дипломатов и других иностранцев, Светлану якобы вывезли из Москвы и не предоставили ей «машину, дачу или какие-либо другие привилегии, которые имеют семьи советской элиты». Эти измышления являлись чистейшей выдумкой автора.

Особое внимание Блейк уделила тому, что Светлана не состоялась как мать. Патрисия считала, что она препятствовала встречам Уэсли Питерса с дочерью и предполагала, что Ольга жила в Вашингтоне в семье сенатора Хаякава с 1977 по 1981 год. Казалось, многие английские знакомые поспешили оболгать Светлану. Так, ее соседи, семья Мэнсфилд, заявили, что она все время «лупила» свою дочь. «Мы могли слышать ее крики, даже когда выкручивали звук в телевизоре до отказа и закрывали все окна». Школьная преподавательница на полставки Фэй Блэк отмечала, что Светлана запрещала своей дочери «носить узкие джинсы и яркие кофточки, как это делали остальные девочки», а также «слоняться по городу после уроков». «Мать относилась к ней как надсмотрщик к заключенному. Единственная надежда для этого ребенка — это вернуться обратно в школу».

Когда Патрисии удалось связаться с Уэсли Питерсом, он, увы, ничем не смог помочь: «Когда я узнал о ее возвращении, я, конечно, удивился и стал беспокоиться из-за того, что наша дочь уехала в Россию… но я не мог ничего с эти поделать». Местоимение «наша», должно быть, звучало для него странно. Он встречался со своей дочерью всего четыре раза в жизни.

Статья Блейк, очевидно, стала для Светланы тяжелым ударом. Единственное, в чем она чувствовала, что добилась успеха, — это воспитание дочери. А теперь у нее отнимали и это. Ольга сразу встала на защиту матери. «Да, — признавала она, — мы ссорились, но при этом не переставали любить друг друга»:

Для моей матери самым важным было образование. Школа «Френдз» явно не позволяла мне поступить в Оксфорд или Кембридж. Моя мать никогда не была из тех родителей, которые во всем идут детям навстречу. Если я проказничала или начинала дуться, то получала за это. Она терпеть не могла какого-либо нытья или рева. Да, она могла ударить меня — это чисто русская традиция — но она научила меня бороться, как это всегда делала сама. Это был просто ее способ передать мне силу, правда. Я никогда не чувствовала себя оскорбленной или что-то еще в этом роде. Я чувствую к ней полную, абсолютную любовь. Она много раз удерживала меня на краю пропасти.

Бывшая няня Ольги из Висконсина Памела Стефанссон второго декабря позвонила Джорджу Кеннану и сказала, что очень расстроена из-за Ольги. Она хотела узнать, есть ли у Светланы законное право увезти дочь с собой. Кеннан не знал об этом. Его секретарь посоветовала, чтобы Памела связалась с юридическим ведомством Госдепартамента или с советским отделом.

У Кеннана был длинный разговор с Фрицем Эрмартом, офицером национальной разведки США в СССР и Восточной Европе. Госдепартамент и ЦРУ были очень озабочены возвращением Светланы, убежденные, что ее будут использовать для пропагандистских целей, и неуверенные в том, что она может сказать. До чего они в итоге договорились так и осталось неизвестным, но вскоре из Москвы стали поступать донесения агентов ЦРУ. Пока что Светлана не представляла угрозы. После пресс-конференции она больше не делала публичных заявлений.

Тем временем в Москве к Светлане относились как к очень важной персоне. Через несколько дней в гостиницу стала приходить по утрам одобренная правительством учительница, чтобы заниматься с Ольгой русским языком. В это время Светлана искала для дочери хорошую школу. Вскоре стало ясно, что продолжить «свободное» образование Ольги будет не так-то просто, как она себе представляла. Директор первой школы прямо заявил Светлане, что Ольге будет очень трудно. Произнес он это с таким выражением, что ей стало понятно, что именно он имел в виду — Олиного дедушку, чьей тени он не желал в своей школе. В другой школе из отношения директора и его стиля общения Светлана поняла, что Ольгу тут будут показывать как достопримечательность. Естественно, она должна была этого ожидать, но Светлана и не подозревала, что «через тридцать лет после смерти Сталина политические страсти вокруг его имени все еще так накалены». Поэтому учительница так и продолжала приходить в их гостиничный номер.