Дипломатия - Генри Киссинджер

Поскольку Советский Союз не видел необходимости в выборе между разными капиталистическими странами по идеологическому принципу, разногласия между Москвой и Берлином могли быть разрешены на практической основе. А чтобы этот смысл был понят всеми, Сталин решился на беспрецедентный шаг, и статья была перепечатана слово в слово в «Правде», официальной газете Коммунистической партии.

10 марта 1939 года — за пять дней до оккупации Гитлером Праги — Сталин лично выступил со своей собственной авторитетной формулировкой новой стратегии Москвы. Поводом для этого стал XVIII съезд партии, первая встреча такого рода с той поры, как пять лет назад Сталин одобрил политику коллективной безопасности и «единых фронтов». Делегаты, должно быть, были переполнены чувством облегчения в связи с тем, что они по-прежнему живы, так как чистки сильно опустошили их ряды: только 35 из 2000 делегатов съезда пятилетней давности присутствовали на этот раз; 1100 делегатов прошлого съезда были арестованы за контрреволюционную деятельность; 98 из 131 члена Центрального комитета были ликвидированы, как и трое из пяти маршалов Красной Армии, все 11 заместителей народного комиссара обороны, все командующие военными округами и 75 из 80 членов Высшего военного совета[441]. XVIII съезд партии едва ли был торжеством преемственности. Его участники в значительно большей степени были озабочены проблемами личного выживания, чем таинственными тонкостями внешней политики.

Как и в 1934 году, главной темой выступления Сталина перед запуганной аудиторией были миролюбивые устремления Советского Союза, находящегося во враждебном окружении. Выводы его, однако, представляли собой решительный разрыв с концепцией коллективной безопасности предыдущего съезда партии. Поскольку на самом деле Сталин объявил советский нейтралитет в конфликте между капиталистами:

«Внешняя политика Советского Союза ясна и понятна:

1. Мы стоим за мир и укрепление деловых связей со всеми странами, стоим и будем стоять на этой позиции, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не пытаются нарушить интересы нашей страны»[442].

Чтобы убедиться в том, что тупоголовые капиталистические лидеры не упустили главного, Сталин повторил почти дословно основной аргумент статьи из «Ньюс кроникл»: что, поскольку демократические страны и Германия имеют одинаковую социальную структуру, различия между Германией и Советским Союзом не более непреодолимы, чем различия между любой другой капиталистической страной и Советским Союзом. Подводя итог, он высказал свою решимость сохранить свободу действий и продать готовность Москвы в надвигающейся войне тому, кто даст больше всех. В своей фразе Сталин торжественно пообещал «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками»[443]. По существу, Сталин пригласил нацистскую Германию выступить на торгах с инициативным предложением.

Новая политика Сталина отличалась от старой лишь в плане расстановки акцентов. Даже в лучшую пору поддержки им коллективной безопасности и «единых фронтов» Сталин всегда так обусловливал советские обязательства, что этим обеспечивал себе возможность заключения сепаратной сделки после начала войны. Но теперь, весной 1939 года, когда оставшийся кусок Чехословакии еще не был оккупирован Германией, Сталин собирался сделать еще один шаг вперед. Он начал маневрировать ради получения возможности заключения сепаратной сделки до начала войны. Никто не должен был бы жаловаться на то, что Сталин держал свои намерения в тайне; причиной испытанного демократическими странами шока была их неспособность понять, что Сталин, страстный революционер, был, прежде всего, хладнокровным стратегом.

После оккупации Праги Великобритания отказалась от политики умиротворения по отношению к Германии. Британский кабинет теперь преувеличивал нацистскую угрозу ровно настолько, насколько он ранее ее недооценивал. Он был убежден в том, что Гитлер вслед за ликвидацией Чехословакии совершит еще одно нападение — некоторые полагали, что на Бельгию, другие считали, что на Польшу. В конце марта 1939 года распространились слухи, что целью является Румыния, не имевшая даже общей границы с Германией. И все же было бы крайне нетипично для Гитлера напасть на вторую никак не связанную с первой цель и так быстро по времени. Гораздо типичной для него была тактика, состоящая в том, чтобы эффект от одного удара деморализовал его очередную запланированную жертву еще до нанесения нового удара. Во всяком случае, мы сейчас знаем, что у Великобритании было гораздо больше времени на разработку собственной стратегии, чем полагали ее руководители. Более того, если бы британский кабинет тщательно проанализировал сталинские заявления на XVIII съезде партии, он бы понял, что, чем усерднее Великобритания организовывала сопротивление Гитлеру, тем более холодным, по всей вероятности, был бы Сталин в своих действиях, направленных на то, чтобы усилить свое воздействие на обе стороны.

Британский кабинет стоял теперь перед фундаментальным стратегическим выбором, хотя нет доказательства тому, что он отдавал себе в этом отчет. Оказывая сопротивление Гитлеру, он должен был решить, будет ли этот подход базироваться на создании системы коллективной безопасности или на традиционном союзе. Если бы он предпочел первый вариант, для участия в антинацистском сопротивлении приглашалась бы самая широкая группа стран; в случае выбора второго варианта Великобритании предстояли компромиссы — с тем чтобы увязать свои интересы с интересами потенциальных союзников, таких, как Советский Союз.

Кабинет выбрал коллективную безопасность. 17 марта были направлены ноты Греции, Югославии, Франции, Турции, Польше и Советскому Союзу, содержащие запрос о том, как бы они прореагировали на предполагаемую угрозу Румынии, — исходная посылка состояла в том, что у них у всех будет-де одинаковая заинтересованность и единый подход. Как представляется, Великобритания решила вдруг предложить то, от чего она отказывалась с 1918 года, — территориальные гарантии для всей Восточной Европы.

Ответы различных стран лишний раз продемонстрировали главную слабость доктрины коллективной безопасности — это предпосылка о том, что все нации и как минимум все потенциальные жертвы в равной мере заинтересованы в отражении агрессии. Каждая из восточноевропейских стран представляла собственные проблемы как особый случай и подчеркивала свои национальные, а не коллективные озабоченности. Греция ставила свое решение в зависимость от Югославии; Югославия интересовалась намерениями Великобритании — то есть все возвращалось к исходной точке. Польша указала, что не готова выбирать между Великобританией и Германией или подключаться к защите Румынии. Польша и Румыния не соглашались на участие Советского Союза в защите их стран. А ответом Советского Союза было предложение созвать в Бухаресте конференцию всех стран, кому был адресован британский запрос.