Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

ж, ни моря без воды, ни войны без крови.

Они положили Черторогова на шинель и, шагая в ногу, понесли его к могиле.

Там я и видел его в последний раз. Это был девятый час пребывания Дениса на фронте.

Невдалеке под холмом радостно обнимались бойцы Волховского и Ленинградского фронтов, наконец соединившиеся. Осада была пробита. Я поехал вперед, не дождавшись погребения Черторогова...

А вот сейчас он сидит вместе со мной в машине и рассказывает обо всем этом своим ровным гудящим басом:

— Закваска у меня все же уральская. Как стали меня тащить в землю, так я застонал. Ну, стало быть, отставить могилу и — в медсанбат. Дырок на мне много, а в общем, все не смертельные. Заштопали меня в госпитале, и в общем, я сделался такой же, как был, целый, гладкий. Только стал поразговорчивей. Должно быть, через эти дырки маленько выпарилась моя диковатость. Вернулся, стало быть, в строй. Ну, и вырос на работе, как видите. Бывал после этого во всяких переделках. Но никогда не забуду того дня, как шел к дзоту под пулями. Особое ощущение, знаете. К тому же был необстрелянный. Первый день все же...

— А вы понимали тогда, что совершаете подвиг?

— Умом-то я понимал, но мне было страшно, а я полагал в ту пору, что настоящему герою не должно быть страшно. Понимаете?

— А по вас не было видно, что вам страшно. У вас, помнится, был такой спокойный и даже небрежный вид.

— Гордость. Страх страха сильней, чем страх смерти. Уральская гордость. Эге, да мы скоро приедем!

Мы свернули в лес и поехали по деревянному настилу, так называемой лежневке. Машина прыгала на бревнах, Черторогов морщился. Видно, давала чувствовать себя недолеченная нога. Но он не жаловался и только раз при сильном толчке прошипел сквозь зубы:

— Рвань дорога...

Я предложил поехать тише.

— Нет, нет,— запротестовал он,— я так спешу! Сегодня ко мне прибывает пополнение, почему я и ушился до времени из госпиталя. Наступаем вовсю, а новобранцев, знаете, надо по-особому вводить в бой. От этого многое зависит. По себе знаю. Так что, пожалуйста, давайте поскорей. Я вас за это шоколадом угощу. У меня из госпиталя...

Он полез в мешок и принялся опорожнять его. Я увидел имущество солдата и ученого: кинжал в ножнах из плексигласа, звездный каталог, портянки, две ручные гранаты типа «Ф-1», а попросту говоря — «лимонки», таблицу лунных затмений, зубную щетку, «Краткий курс истории ВКП(б)» и томик Плутарха.

Дорога петляла. Деревья сближались все тесней. Сильно пахло нагретой хвоей. Наконец Черторогов крикнул:

— Стоп! Приехали. Товарищ водитель, машину сюда, под навес. А то он, гад, летает тут, высматривает.

Черторогов быстро шагал по тропинке, слегка хромая. Часовой, стоявший под деревом с винтовкой у ноги, приветствовал его, взял на караул по-ефрейторски.

— Здорово, Кашкин! — сказал Черторогов.— Что, пополнение прибыло?

— Прибыло только что, товарищ лейтенант. Поздравляю с выздоровлением, товарищ лейтенант,— сказал часовой, улыбаясь.

Мы углубились в лес. Звуки артиллерии были явственны. Где-то ворчали «катюши».

Послышался поющий звук немецкого разведчика. Черторогов обеспокоенно поднял голову. Из-под леса показался «Хейнке-ль-126». Мы увидели, как от разлапистого тела его отвалились бомбы, маленькие черные точки. Черторогов выругался.

— Щель справа за вами, товарищ лейтенант!— крикнул издали часовой.

Мы спустились в щель. Нас обдало пряной вонью сорных трав. Мы услышали разрывы фугасок и треск падающих деревьев. Воздух качнул нас. «Хейнкель» щупал лес.

Кто-то кашлянул над нами. Мы подняли головы. Наверху стоял боец, рослый юноша, прислонившись к коренастому спокойному дубу. Он откозырял нам, смотря сверху вниз. Быть может, от этого мне почудилась в его глазах тень насмешки. Свободный пояс, чрезмерно вылезавший подворотничок и общая нефронтовая развинченность выдавали в нем новобранца.

— Почему не укрываешься? Марш в щель!— сердито крикнул Черторогов.

Юноша не спеша спустился в щель.

— Как зовут?— резко спросил Черторогов.

— Диомид Пьянов,— хмуро сказал юноша.

— Из каких мест?

Ответа мы не услышали. Страшный и близкий грохот потряс лес. Толстый дуб, под которым только что стоял новобранец, треснул и переломился, как спичка.

— Видал?— строго сказал Черторогов.— Это, должно быть, твоя первая бомбежка?

Диомид Пьянов повернул свое немного побледневшее лицо и сухо сказал:

— А что ж тут особенного?

— Ого! — вскричал Черторогов и пристально вгляделся в новобранца.

Тот чуть пожал плечами.

— Скажите пожалуйста, какой герой,— пробормотал Черторогов, не спуская с юноши взгляда, в котором странно смешались гнев и нежность.

Я тоже посмотрел на новобранца, и по его могучим рукам, спокойно сложенным на просторной груди, по надменному хладнокровию скуластого лица, по угрюмому блеску отваги в узких глазах я тотчас узнал бессмертную и неукротимую породу уральских гордецов.

1943

СМУУЛ Ю. Ю.

Смуул Юхан Юрьевич (1922— 1971) — эстонский советский писатель, народный писатель Эстонской ССР.

Родился в рыбацкой деревушке на острове Муху. Родители занимались земледелием и рыбной ловлей. Юхан рано познал тяжесть труда. «В десять лет я мог починить упряжь,— вспоминал писатель,— в тринадцать — сеял, в четырнадцать — пахал, как взрослый, и всегда работа казалась мне интересной».

Установление Советской власти в Эстонии открыло Юхану, как и всей молодежи республики, широкие возможности. Однако вскоре грянула война.

...Мне только что мечталось...                           Но о чем бы? Как я ни силюсь,                      не припомнить мне: грохочут первые авиабомбы в предутренней июньской тишине. И все смешалось                     в планах и расчетах. Пылают стены. Рушатся