Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

Зная, что в атаке надо кричать «ура», Денис кричал «ура». Он не заметил того, что сейчас все лежат и что он сам лежит, и лежа продолжал одиноким голосом кричать «ура», покуда чья-то черная рука, пахнущая сыростью и порохом, не зажала ему рот. Он узнал Игнатия.

Потом опять побежали вперед. Морячки Линейкин и высокий Гаврила тоже бежали среди бойцов. В руке Дениса оказалась записка, посланная политруком по цепи. В записке было сказано, что их рота геройским штурмом ворвалась в Рабочий поселок и сейчас гонит немцев дальше. Только сейчас Денис вспомнил, что немец, с которым он прежде столкнулся, укусил его в руку. Он оглянулся, чтобы увидеть насыпь, где пал немец. Но она была уже заслонена шеренгой опрокинутых вагонеток. Он посмотрел на свой штык. Штык был в крови. Кровь успела заледенеть красными сосульками.

Денис заметил, что стало трудней бежать. Он понял, что бегут в гору. Он увидел невдалеке продолговатый холм и развалины на вершине. Он разом вспомнил объяснения политрука перед атакой. С холма стреляли. Видны были дырки немецких блиндажей, более светлые, чем окружающая их земля. Политрук объяснял, что развалины на холме надо взять.

Некрасов, бежавший по-прежнему впереди, вдруг нагнулся и снял каску с бойца, упавшего на землю. Потом он приблизился к Денису, снял с него ушанку и напялил каску, а ушанку сунул ему за пояс.

— Шапку-то не потеряй,— пробормотал он при этом.

Холодный металл жег Денису голову. Он вынул платок и сунул его под каску. Концы платка он по-бабьи завязал под подбородком.

Как и другие, Денис спрыгнул вниз, в траншею. Она была много глубже нашей. И тут, между ее высокими, обитыми дранкой стенами, Денис увидел своего второго немца. Прямо перед собой. Немец кинулся на Дениса и ударом приклада вышиб у него из рук винтовку. Денис бросился на землю и в эту секунду услышал над собой выстрел. Немец перешагнул через Дениса и побежал дальше. Видимо, он посчитал Дениса убитым. Денис поднялся, взял винтовку и пошел в другую сторону по узкому земляному коридору. Коридор делал повороты и часто пересекался другими коридорами.

Из-за угла доносились крики и выстрелы, а здесь было тихо, безлюдно. Денис присел на корточки, снял очки и принялся протирать их: они были сильно залеплены грязью и мешали смотреть. Он протянул изнеможенные ноги и в первый раз за весь день сладостно распустил мускулы. Это продолжалось минуты две, не более, но никогда в жизни он не отдыхал так полно и хорошо, как сейчас, на этом окровавленном клочке земли под стоны и взрывы из-за угла.

Поймав себя на том, что он намеренно долго протирает очки, он резко поднялся и побежал за угол. Там все было кончено. Дымился взорванный блиндаж. Бойцы вылезали из траншеи. Вместе с другими вылез наружу и Денис.

Казалось, что немцы отошли. Внезапно сбоку ударили пулеметы. Несколько бойцов пали, остальные залегли. Стрелял дзот, дотоле не замеченный. Едва кто приподнимался, как снова начинало хлестать из дзота.

Так шло время в бездействии. Темнело. В январе день короткий. Первые звезды вышли на небо. А наши все лежали. И каждый понимал, что это было гибельно для общего продвижения на участке.

Вдруг лежавшие увидели фигуру: одинокий боец, согнувшись, зигзагами бежал к дзоту. Ложился иногда, вставал, бежал, снова ложился, полз, снова бежал в рост. Узнали в нем этого новобранца Черторогова, его длинные ноги в фиолетовых обмотках, очки.

Жутко было смотреть, как он бежал навстречу пулям. Но он все бежал, прикрытый легкой непрошибимой броней своего счастья. В нескольких шагах от дзота он припал к земле и пополз. Потом вскочил, трижды метнул в амбразуру гранаты и рухнул.

Дзот замолчал. Все вскочили и побежали вперед.

Денис, изорванный пулями, лежал подле зажженного им дзота. Глаза его были закрыты, но он был жив и слышал топот и крики. Сильно болело в груди. «Я еще не умер»,— подумал он. Он попытался крикнуть, позвать к себе. Но у него не хватило сил, чтобы крикнуть, а только стало еще больней в груди. Ему хотелось открыть глаза, но он боялся, что от этого усилия он умрет. Все же, крепко напрягшись, он открыл глаза.

Он увидел небо. Три алмаза Ориона светились над ним. А, старые друзья пришли проведать его. Он приветственно махнул им ресницами. И звезды махнули ему ресницами. Слезы нежности потекли у Дениса по лицу, засыпанному осколками очков. Он видел на небе знакомые дорожки, закоулки. Ему казалось, что он отбил у немцев не землю, а небо, вот это низкое доброе небо своего детства. Гитлеровцы, мамаи окаянные, захватили его, а он их оттуда вышиб, из своего родного неба. А приятели-звезды, три блестящих молодца Ориона, спускались все ниже, перемигиваясь и шепча: «Да, это он, наш Дениска из лесу». Просто удивительно, до чего звезды могут стать большими, прямо как головы.

Да это и впрямь головы. Вот усатый Игнатий Некрасов, и Линейкин, и сонный Гаврила, и другие ребята. Убедившись, что это люди, а не звезды, Черторогов напряг все живое и сильное, что еще осталось в его теле, чтобы натянуть выражение невозмутимости на свое жалкое окровавленное лицо. От усилия он издал стон.

Товарищам показалось, что он просит их о чем-то. Они наперебой спрашивали:

— Тебе воды, Черторогов?

— Может, тебе лежать неловко? Может, повернуть тебя?

— Оставьте его,— сказал Игнатий Некрасов,— ему уже ничего не нужно.

Он утер глаза кулаком и сказал, усиливая голос, как бы желая пробиться сквозь бесчувственность Дениса:

— Черторогов, милый ты мой! Если ты меня слышишь, то знай, что мы все тут стоим возле тебя, весь третий взвод. И знай, что ты наш дорогой герой, и мы все гордимся тобой, что ты не пожалел своей молодой жизни для родины...

Денис шевельнулся. Все умолкли, и в тишине пронесся предсмертный шепот Дениса:

— А... что ж... тут... особен...

Он не докончил, вытянулся и затих.

Бойцы переглянулись и стащили с головы каски. А Линейкин сказал:

— Отчаянный парень. Что говорить, настоящий астроном! Жалко его. Ну да что