Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век 1914 - 1991 - Эрик Дж. Хобсбаум

Бедная часть городского негритянского населения, которая составляла большую часть всего негритянского населения США*, являла собой стандартный пример такого «низшего класса», т. е. прослойки, фактически выброшенной из официального общества и с рынка рабочей силы. Многие представители молодежи «низшего класса», особенно юноши, зачастую относили себя к антиобществу, в котором законы не действуют. Этот феномен наблюдался не только среди людей одного цвета кожи. С упадком отраслей промышленности, развитых в девятнадцатом и начале двадцатого века, требовавших применения рабочей силы: во многих странах начал появляться «низший класс». Однако в муниципальных жилых домах, построенных властями для тех, кто не мог позволить себе покупку дома или наем квартиры по рыночной цене, теперь населенных «низшим классом», также не было общин и достаточно крепких родственных связей. Даже добрососедские отношения (последний пережиток общинного образа жизни) вряд ли могли сохраниться в атмосфере всеобщего страха перед «трудными» подростками, теперь все чаще вооруженными, которые промышляли в этих «джунглях Гоббса».

* Во время работы над этой книгой официальным стал термин «афроамериканцы». Однако названия все время меняются — нри жизни автора произошло несколько таких изменений («цветные», «негры», «чернокожие»),—и они будут продолжаться. Я использую термин, который, вероятно, дольше, чем все остальные, имел хождение среди тех, кто хотел проявить уважение к потомкам африканских рабов на Американском континенте.

Культурная революция

В некоторых районах мира, однако, люди продолжали жить бок о бок, оставаясь при этом общественными существами; здесь сохранились общины, а вместе с ними и социальные устои, хотя в большинстве случаев крайне слабые, Как можпо было говорить о малочисленности «низшего класса» в такой стране, как Бразилия, где в середине igSo-x годов богатая часть населения, составлявшая 20 %, получала более 6о % всего национального дохода, в то время как

на долю беднейших 40% приходилось всего ю% или даже меньше? (UN World Social Situation,

1984, p- 84) В основном это была жизнь с неравным общественным положением и доходами. Однако, как правило, в ней все еще не было той ненадежности, которая имелась в городской жизни развитых государств, где прежние нормы поведения были разрушены, а на их месте возник вакуум. Печальный парадокс, характерный для конца двадцатого века, заключался в том, что по всем критериям социального благополучия и стабильности жизнь в реакционной, но имеющей традиционные социальные структуры Северной Ирландии, с ее безработицей и проблемами, возникшими в результате двадцати лет непрекращающейся гражданской войны, была лучше и фактически безопаснее, чем жизнь в большинстве крупных городов Соединенного Королевства. Драма рухнувших традиций и утраченных ценностей заключалась не столько в материальных неудобствах, создаваемых отсутствием социальных и личных услуг, некогда предоставлявшихся семьей и общиной. Их способны заменить процветающие государства «всеобщего благоденствия», чего не могло произойти в бедных частях света, где большей части человечества все еще почти не на что было рассчитывать, кроме родственников, частной финансовой поддержки и взаимной помощи. Драма заключалась в распаде старых систем ценностей, обычаев и привычек, контролировавших поведение людей. Это была серьезная потеря. Она нашла свое отражение в развитии явления, которое стало называться (опягь-тахн в США, где этот феномен проявился в конце 19бо-х годов) «политикой самоидентификации». Это были, как правило, этнические/национальные и религиозные воинствующие ностальгические движения, стремящиеся восстановить твердые устои и гарантии защищенности, существовавшие в прошлом. Скорее это были крики о помощи, чем предложение определенных программ — призывы к объединению в некое «сообщество», которое помогло бы выжить в атомный век, к созданию некоей «семьи», которая защитила бы в мире социальной изоляции, стремление к убежищу в джунглях. Каждый реалистично мыслящий политик и большинство правительств знали, что преступность нельзя уменьшить или даже просто контролировать, казня преступников или надолго сажая их в тюрьму, но каждый политик знал огромную эмоциональную силу, которой обладают массовые требования (разумные или нет) простых граждан наказать преступников.

366

•'Золотая эпоха»

Имелись и политические последствия изнашивания и разрушения старых социальных структур и систем ценностей. К тому же с наступлением rgSo-x годов, в основном проходивших под знаком «чистого рынка», становилось все более очевидно, что подобное развитие событий представляет опасность и для победоносной капиталистической экономики.

Ибо капиталистическая система, даже построенная на рыночных отношениях, опиралась на ряд элементов, которые не имели внутренней связи с той погоней за индивидуальной выгодой, которая, по Адаму Смиту, давала топливо двигателю. Она опиралась на «привычку к труду», которую Адам Смит считал одним из основных мотивов человеческого поведения, на готовность человеческих существ откладывать немедленное удовлетворение на длительное время, т. е. сберегать и инвестировать с расчетом на будущие прибыли, ради возможности гордиться своими достижениями, на привычку к взаимному доверию и на другие соображения, которые не учитывались при выборе рационального способа получения максимальной выгоды. Семья стала неотъемлемой частью раннего капитализма, потому что она обеспечивала его подобными мотивациями. То же делали и привычка к труду, привычка к повиновению и преданности, включая преданность сотрудников своей фирме, и другие формы поведения, которые чельзя было подогнать под теорию рационального выбора, основанную на максимизации прибыли. Капитализм мог работать в отсутствие всех этих мотиваций, но при этом смысл работы становился неясным и сомнительным даже для самих бизнесменов. Так случилось, когда наступила мода на пиратские захваты корпораций и другие финансовые спекуляции, в igSo-e годы охватившая финансовые регионы таких сверхсвободных рыночных государств, как США и Великобритания, и фактически разрушившая связь между стремлением к получению прибыли и экономикой как системой производства. Именно поэтому капиталистические страны, которые еще не забыли, что экономический рост достигается не одной только максимизацией прибыли (Германия, Япония, Франция), сделали так, что подобные захваты стали невозможны или очень затруднительны.

Карл Полани, обозревая во время Второй мировой войны руины цивилизации девятнадцатого века, обратил внимание на необычность и беспреце-дентность предпосылок, на которых она была построена,— предпосылок саморегулирующейся мировой рыночной системы. Он утверждал, что отмеченное Адамом Смитом «пристрастие обменивать одну вещь на другую» создало стимулы

для возникновения «промышленной системы (...) которая практически и теоретически предполагала, что человеческая раса руководствуется во всей своей экономической деятельности, а также, возможно, и в политической, и в своих интеллектуальных и духовных стремлениях лишь одним этим пристрастием» (Poianyi, 1945, р- 50—5*)- Однако Полани преувеличивал здравый смысл тогдашнего капитализма, так же как Адам Смит преувеличивал ту Культурная революция ^ О7