Что-то случилось - Джозеф Хеллер

Я так расстроился, услыхав от Бена Зака, что меня там нет, даже ушел пораньше с работы, чтобы выпить в одиночестве в квартире Рэда Паркера. И стал звонить по телефону.

Позвонил одной стюардессе – ее не оказалось дома. У ее подружки уже было назначено свидание. Хотел позвонить манекенщице, с которой познакомился на прошлой неделе на вечеринке у одного фотографа – она тогда говорила, ей позарез нужна хоть какая-то временная работа, – но, видно, неправильно расслышал ее фамилию, а может, она была никакая не манекенщица, и потому не удалось найти ее в телефонном справочнике; где она живет – тоже толком не знал и не смог отыскать по адресной книге. (Телефонные компании все больше справок перепоручают машинам, а от них толку ничуть не больше, чем от людей.)

Позвонил актрисе, с которой знаком уже несколько лет, и мне ответил подключенный к ее номеру автомат. Позвонил одной знакомой, которая в разводе с моим знакомым, – сын ответил, она уехала сегодня на побережье продавать их дачу. Позвонил придурковатой шлюшке, которая всегда рада случаю поужинать и разжиться пятьюдесятью долларами, но она уже обещала с кем-то поужинать (или это была просто отговорка), а наутро уезжала на неделю на Барбадос с человеком старше меня, у которого куда больше денег. (Уж лучше поехал бы я домой, поразвлекся с женой, подумалось мне. Это было бы проще всего, разве только она еще не соизволила протрезвиться после дневных возлияний. От вина у нее болит голова. От виски ее тошнит. Так что жизнь у меня не простая.

– Мне нездоровится, – так и слышу, как она ноет. – Ты что, не понимаешь?)

И чем ехать домой, я позвонил одной вдовушке, у которой двое детей в частном пансионе, но и тут судьба оказалась против меня: вдова сухо, равнодушно сказала, что постарается впредь обходиться одна, не желает она тратить время на мужчин вроде меня, у которых и в мыслях нет на ней жениться. (Секс ей все равно до лампочки.) Такие отношения ничего ей не дают. Я позвонил Джейн. Ее не оказалось дома (к счастью). Ее подружка, с которой она делит квартиру, по голосу казалась моложе моей дочери и тупее моей секретарши и разочарованно попискивала, словно я помешал ей накручивать волосы на огромные розовые бигуди. Я не назвался. (Было бы потом совестно.)

– Я вам помешал? Прошу прощенья.

– Я думала, это звонит другой человек.

– Вы очень заняты?

– Кое-что делала.

– Накручивали волосы на розовые бигуди?

– А вам-то что.

Позвонил Пенни – она только что вернулась с очередного урока пения и пластики и умоляла меня дать ей полтора часа, чтобы вымыться и привести в порядок дом. Я был у нее через пятьдесят минут. Она была еще влажная и душистая, только-только из ванны.

– Пожалуйста, не торопись, милый, – попросила она. Я распахнул на ней халатик. – Я до сих пор пугаюсь, когда ты так на меня набрасываешься.

Тело у Пенни белое как мрамор, и здоровая красота его всякий раз заново меня изумляет. Наверно, я начинаю громко дышать и жадно пожираю ее глазами. Белая шея ее заливается краской. Трижды кончил (и, думаю, мог бы и четвертый раз, совсем, как, бывало, в армии) и еще до полуночи вернулся в квартиру Рэда Паркера к своим газетам. (Неслыханный успех.)

Не люблю я ни с кем, кроме жены, проводить всю ночь, даже с Пенни не люблю. (Потому-то и не беру с собой девчонок, когда отправляюсь в деловые поездки с ночевкой, и удивляюсь мужчинам, которые их берут.) Наверно, привык к жене. Приятно просыпаться рядом с ней. Приятней, чем просыпаться одному. Поневоле пришлось опять воспользоваться квартирой Рэда Паркера: больше мне пойти было некуда. А ехать домой я не хотел. Придется, пожалуй, обзавестись собственной квартиркой. Надо будет врать жене. Я соврал Пенни – она думала, я спешу на последний поезд в Коннектикут. Она у меня кончила лишь один раз, при втором заходе, когда я мог уже не торопиться и поработать над ней по всем правилам, как она любит (это и вправду работа), а больше ей и не требуется. Ее шея и бледное лицо залились краской. Третий заход был уже только для меня. Потом она сварила мне кофе и намекнула, что я мог бы у нее переночевать. (Я чувствовал себя у нее совсем как дома и потому остаться не захотел.)

Пожалуй, я все-таки люблю жену. Если б меня когда-нибудь заставили переспать с Мэри Дженкс, я бы ослеп и онемел от страха, обратился в беспомощное размякшее чучело из глины или из папье-маше. (Уж больно она была крупная и властная.)

Номер шесть я попросил.

Я попросил Мэри Дженкс.

– Как же, как же, – мгновенно вспомнил Бен Зак. – Мэри я никогда не забуду.

Она в ответ: лишишься сил.

– Ее муж совсем молодым скончался от болезни сердца. В те времена операции на сердце еще не делали. Она вскоре опять вышла замуж и вместе с мужем переехала во Флориду в расчете разбогатеть на земельном буме.

В ту пору я еще не готов был для Мэри Дженкс. Не готов был для Вирджинии.

У моей жены соски такой прелести, какие увидишь только в кино или на фотоснимках и уютное гнездышко из черных кудрявых волос, куда можно уткнуться головой. С женой мне спокойно. И с Пенни спокойно. (Интересно, почему о Пенни я всегда думаю под конец.) У меня есть неполноценный ребенок, который мне не нужен, и я не знаю, что с ним делать. Он мой. Дерек, малыш. (Он даже не знает, кто он.) Такая кроха, прямо сердце разрывается. Он невыносим. (Его просто невозможно выносить.) Чем-то грозит мне из-за него будущее? Чего опасаться уже сейчас? Что с ним сделают? Кто, если не я, станет о нем заботиться? Как он будет существовать? Что станет с несчастным малышом, если он не умрет в самом скором времени?

Надо от него избавиться. Никуда от этого не денешься. (Он такой милый. Кто его ни увидит, все говорят, какой он милый. С их стороны очень мило, что они так говорят.)

Надо от него избавиться, а я не знаю как. И спросить некого. Никому я не могу сказать, что хочу этого, даже собственной жене, которая тоже хочет от него избавиться (но не смеет сказать мне об этом). Особенно жене. В том, что он такой, мы виним друг друга, если не считать часов, когда каждый винит себя, и об этом тоже мы пока не в силах друг другу сказать.

– Это твоя вина, а не моя.

И волей-неволей притворяемся, что тут никто не виноват и он такой по несчастной случайности, это нечаянный промах самой природы, ее ляпсус. Все мы хотим от него избавиться, но только у дочери хватает честности говорить об этом прямо (и за это кто-нибудь из нас всегда на нее набрасывается).

– Неужели нам до скончания века надо его тут терпеть? – сердито жалуется она.

– А тебе что? – огрызаюсь я, как будто она просто хотела меня уязвить. – Ты уедешь в колледж.

(Пожалуй, она останется дома просто мне назло. Иногда мне кажется, если бы не Дерек, мы все никогда бы не ссорились. Но это, конечно, неправда.)

Наследственность у него как будто не по моей линии. Может быть, по линии жены. В моей семье, насколько я знаю, слабоумных не было (и в ее семье тоже). Жена всегда умоляет меня не говорить этого слова (наверно, потому-то я его и употребляю. И ее каждый раз передергивает).