Piccola Сицилия - Даниэль Шпек

* * *

Следующей ночью Мориц опять устроился на улице под фонарем. Он перечитывал свое письмо, чтобы найти неточные слова или формулировки, но чем больше он читал, тем сильнее была его убежденность, что все написано верно. Что бы ни чувствовала к нему Фанни, его решение жениться на Ясмине неизменно. Конечно, его терзала совесть, ведь он никому не хотел причинить боль. Но как тут ни поступи, одну из женщин он обидит неизбежно. И нет ничего более оскорбительного, чем делить с одной постель и стол, а сердцем находиться с другой.

* * *

На следующий день Мориц отправился в почтовое отделение и спросил у американца, нет ли для него письма.

– No, Sir. But no news is good news[124].

Тогда Мориц протянул американцу свое письмо в Берлин. Американец наклеил почтовую марку и поставил штамп. Почту Мориц покидал, ощущая необыкновенную легкость.

* * *

А два дня спустя пришло письмо от Фанни. Мориц сел с ним на скамью прямо в отделении почты. Он узнал ее почерк, пугающе родной, увидел почтовую марку без свастики, обнюхал конверт. На своем долгом пути он утратил свой немецкий запах, пропитался новыми. Он знал, чем пахнёт из конверта, – берлинской угольной печью и забытым парфюмом. Но Мориц не стал распечатывать конверт. И разрывать тоже не стал. Просто опустил его в мешок, куда собирали невостребованную корреспонденцию, – адресат неизвестен, адресат выбыл. И ушел. Никто не обратил на него внимания. Его решение было окончательным и продуманным – Орфей на обратном пути из Аида: нельзя оглядываться, иначе он, как и его возлюбленная Эвридика, не сумевшая удержаться от искушения, вернется в подземный мир. Мориц знал, что, распечатав письмо, он открыл бы не конверт, а дверь в прошлое, которое уничтожит его настоящее. Его «да», сказанное Ясмине и Жоэль. Они здесь, рядом с ним, а Фанни – нет, вот так просто все и решилось. Он мог жить только в одном из двух миров. Одну дверь должен был закрыть навсегда, а в другую войти. Сейчас. Мориц выбрал дверь, которая была у него перед глазами.

Годы спустя он спрашивал себя, не Жоэль ли стала той решающей гирькой на весах. Девочка без отца, к которой с ее первого дня он чувствовал то, что чувствует только отец, – желание защитить, что бы ни происходило.

Покинув почту, Мориц отправился к Ясмине и рассказал ей все. Про письмо Фанни, проделавшее путь через Средиземное море и назад, про свой ответ. Некоторые вещи надо оставить позади, сказал он.

Вот за это она и любила его.

* * *

На следующий день он обменял свой поношенный костюм на костюм итальянца из Венеции, еще более поношенный. Когда он появился в нем перед Ясминой, она застыла в растерянности, словно в их закуток вошел незнакомец, чужак. Костюм был маловат, у него был чужой запах, и он был черный. Но больше всего ее смутило, что теперь в костюме Виктора расхаживает какой-то незнакомец.

– Он мне нравился. Он был тебе к лицу.

– Я хотел, чтобы ты вышла замуж за меня.

Он сказал это с такой же твердостью, с какой рассказал о нераспечатанном письме. Так он потребовал ответного поступка с ее стороны. Навсегда закрыть дверь в прошлое. Ясмина промолчала, она поняла. Она ласково взяла его руку, привлекла к себе, прильнула всем телом, замерла в ожидании. Они не успели поцеловаться, потому что вошли Альберт и Жоэль, раздобывшие хлеба, немного сыра и оливок на ужин.

Я представляю разрушенный многоквартирный дом в Берлине. Проломы в стенах, кое-как заделанные кирпичом, сквозь простыню, закрывающую от взглядов с улицы, пробивается солнце. Фанни сидит за столом, чистит картошку, маленькая Анита играет в развалинах с другими детьми, внезапно раздается велосипедный звонок – почтальон. Он вытягивает из сумки письмо, доставленное авиапочтой. С итальянской маркой. Фанни бежит к почтальону, разрывает конверт, читает письмо и застывает.

– Это от папы? – спрашивает Анита.

– Нет, – говорит Фанни.

– А когда вернется папа?

– Не знаю.

Малышка чувствует: что-то не так.

– Он умер? – спрашивает она, немного подумав.

Мать опускается на горку из кирпичей.

– Нет.

– Он нас больше не любит?

Фанни смотрит на дочку и не знает, можно ли обрушить на нее всю правду. Потом складывает письмо и говорит:

– Ты не должна так думать. Папа нас любит.

– Но тогда почему он не приезжает?

– Он пропал без вести. В пустыне.

* * *

Мы стоим на веранде и смотрим на мокрый берег. Горизонта не видно, море и тучи сливаются в неразличимую серость. Теперь я понимаю, почему Красный Крест не искал этого без вести пропавшего. Бабушка говорила, что посылала запрос, но на самом деле она этого не делала. Она знала, что он жив. Жив с другой женщиной.

– Ты должна быть благодарна бабушке, – говорит Жоэль. – Что бы подумала твоя мама, узнай она правду? Что отец ее бросил, потому что нашел себе семью получше? Потому что она была недостаточно хороша?

Я смотрю на дождь и впервые вижу бабушку в новом свете. Тихое величие этой маленькой женщины. Своей ложью она сберегла в нас крохи достоинства.

– А если бы Мориц знал, что стал отцом? – спрашиваю я.

– Думаю, он бы вернулся. Долг для него был превыше всего.

Пытаюсь вообразить, как бы сложилась наша жизнь, если бы он вернулся домой. Вполне нормальная и рядовая семья послевоенного времени. Мориц забыл бы Ясмину и никогда бы не рассказывал, что происходило в Piccola Сицилии. Зато рассказывал бы о глазунье, приготовленной на танковой броне. И может, я застала бы ворчливого старика, который так и не смог простить жене и детям, что никогда не жил собственной жизнью. Стала бы Фанни счастливой? Возможно. Но скорее всего – нет. Лишь изменив Фанни, Мориц вышел из тени, чего никогда себе не позволял. Он вторгся в жизнь, стал ее частью – взвалив на себя груз вины. Наверное, любовь всегда означает вину. Как не бывает выбора без последствий, так не бывает любви без решения.

– Идем, – говорит Жоэль.

– Погоди! И куда же они потом подались?

– Это уже другая история. Идем, я замерзла, и у меня кончились сигареты.

– Ты мне не расскажешь?

– Они любили друг друга, если ты хочешь знать. Поэтому ты должна его простить, дорогая. Если человек что-то делает из любви, он не виновен. Виновным становишься, только когда действуешь не от сердца. Виновным перед самим собой.

* * *

Мы возвращаемся в отель, в холле стоит чета Трибели – чемоданы, на лицах потерянность. Господин Бовензипен и жена Митцлаффа спускаются по лестнице. Они приехали ради одного: найти опознавательные жетоны с личными номерами, чтобы окончательно убедиться, но жетоны по-прежнему покоятся на дне морском. Что бы изменилось, думаю я, если бы вы их получили? Ведь вы не знаете, кем они были в действительности – ваш отец, ваш дед. Я же добыла невидимое сокровище. Историю.