Piccola Сицилия - Даниэль Шпек

– Скорбная весть. Точка. Виктор умер. Точка. Еще апреле. Точка. Несчастный случай море. Точка. Возвращаемся. Четырнадцать слов, верно, господин?

– Нет, – сказала Ясмина. – Я не вернусь.

– Что?

Ясмина смотрела на отца с вызовом.

– Прекрати! – воскликнул Альберт и повернулся к телеграфистке, ожидавшей ответа: – Да, возвращаемся. Во множественном числе.

Телеграфистка принялась печатать текст. Клац-клац-клац. Не хотелось представлять, как по ту сторону моря руки Мими, перепачканные в муке, вскрывают коричневый листок, как она читает эти скупые слова и как рушится ее мир – или то, что от него осталось. Не хотелось представлять, как она обвиняет Альберта в том, что он загнал Виктора в погибель, как проклинает Ясмину, что принесла в их дом несчастье. Не хотелось быть на ее месте.

* * *

Мориц с Жоэль ждали снаружи. Он купил у лоточника лимонное мороженое в вафельном стаканчике, и они по очереди лизали его. Он хотел насладиться каждой оставшейся минутой. Он плохо представлял себе, как будет жить без этой девочки. Можно заставить себя забыть женщину, но ребенка – никогда. Они смотрели на людей, которые шли в свои конторы и магазины, и впервые за долгое время Мориц радовался, что снова станет одним из них. Снова будет кем-то. Кем – Мориц пока не знал.

Происшедшее ночью вернуло ему, несмотря ни на что, ощущение, что он живой. В нем снова пульсировало что-то настоящее – ярость, печаль, любовь. И пусть любовь его была безответной, куда важнее, думал он, что сердце снова бьется, что он просто есть.

Когда Ясмина и Альберт вышли из почты, его вдруг окатило счастьем.

– До свидания, – сказал Мориц и протянул Ясмине руку.

Пусть ее решение неправильное, но она его приняла, теперь он должен был принять свое. Мориц не знал, что будет делать в Германии и жива ли еще Фанни, но она была его последней точкой опоры в этом мире.

Ясмина не приняла его руку.

– Что случилось? – удивленно и почти зло спросил Альберт.

Не ответив, Ясмина долго смотрела на Морица. И потом сказала:

– Да.

Он не понял, о чем она.

– Ваш вопрос вчерашней ночью. Мой ответ – да.

Мориц оторопел. Альберт вопросительно уставился на него.

– Это был мектуб, Мори́с. Если человеку суждено умереть, никто не может его спасти. Никто. Судьба знала, что Виктор погибнет. Судьба послала вас нам не для того, чтобы вы его спасли. А чтобы мы встретились.

Теперь и Альберт понял. Растерянная улыбка проступила на лице Ясмины. В ветхом доме внутри нее уцелела одна-единственная комната, в которую она никак не отваживалась войти, но там не поселились призраки, там не царила вечная зима, туда заглядывало солнце, и там пахло цветами. И хотя никому не полагалось этого знать, но в этой комнате известие о смерти Виктора было принято с чувством освобождения.

Она смущенно смотрела на Морица, будто спрашивая: Ты думаешь, что сможешь меня полюбить?

И он отвечал одними глазами: Я уже давно тебя люблю. Разве ты не видишь?

А вслух сказал, официально, жестко:

– Вы должны спросить у вашего отца.

Но она не спросила. Она просто объявила:

– Я ухожу с Мори́сом.

В ее голосе была сила, ясно дававшая понять – ей больше не требуется разрешение и Морицу нет нужды просить ее руки у Альберта, потому что это только ее выбор. И сила эта не понравилась Альберту, застигнутому врасплох, и как бы он ни любил Морица, принять такое он не мог. Но для Ясмины было важно именно это: выстоять, выдержать его отчуждение. И Альберт почувствовал, как что-то кольнуло сердце, и без того сокрушенное.

– Ты хорошо это обдумала?

– Нет.

– А о Жоэль ты подумала?

– Я позабочусь о ней, – сказал Мориц.

– Но где вы собираетесь жить?

Ответа не знал никто.

– Ты не можешь поехать в Германию. В страну убийц. А вам что делать в Тунисе, Мори́с?

Мориц ответить не успел.

– Папа́, это не так. Люди приняли бы Мори́са. Никто не стал бы спрашивать о его прошлом. И я бы выдержала язвительные речи. Но Жоэль? Над ребенком вечно будет нависать эта тень. В школе, на улице… Виктора все знали. Все будут заговаривать с ней об отце, и мы не сможем это предотвратить. Что она будет думать? Как она найдет свое место в мире, если другие дети станут говорить, что она дитя позора?

Она была права. Альберт понимал. Вот только он не понимал, как ему жить без нее.

– А если мы останемся в Италии? – неуверенно спросил Мориц.

Он сам в это не верил. Никто здесь не знает их историю, они оба здесь чужаки, предоставленные самим себе. Из сочувствия к Альберту он хотел поскорее прекратить этот не ведущий никуда разговор. Потерять сразу двоих детей – слишком большой удар.

– Где бы вы ни поселились, вы не должны жить в позоре. Вам надо пожениться.

Это было благословение. И даже если бы Ясмина никогда не призналась в этом, в ту минуту у нее камень упал с души. Без его согласия ей никогда не стать счастливой. Она бросилась Альберту на шею. Так бурно, что чуть не повалила отца. Альберт, пересилив себя, поцеловал ее в щеку, потом повернулся к Морицу, в глазах у него стояли слезы. Мориц не знал, были то слезы боли или растроганности. Альберт обнял его – одной рукой, но крепко, как сына. Может, и крепче. Жоэль испуганно заплакала. Ясмина наклонилась к ней и сказала:

– Мы выходим замуж за Мори́са.

Она подняла Жоэль и с нею на руках поцеловала Морица в губы. Жоэль засмеялась. Ей понравилось, пусть она и не понимала, что означает этот поцелуй – совершенно невозможный, прямо при Альберте, посреди людной улицы, он полностью изменил всю ее жизнь. Девочка потянулась к Морицу и тоже поцеловала его.

Мориц и Ясмина переписали свою судьбу, стоя с чемоданом, с ребенком на руках у главпочтамта Неаполя, посреди толпы, понятия не имея, где они будут сегодня ночевать. Ясмина знала лишь, чего она не хочет. Она не вернется домой, чтобы отпраздновать свадьбу, как предложил Альберт, – туда, где завистники и блюстители морали прожигали бы их злобными взглядами. Но и неженатыми Альберт не хотел их отпускать. Если уж ребенок рожден в позоре, если уж жених не еврей, пусть хотя бы свадебный ритуал придаст этой связи приличия, которые вернут в мир то, что сорвалось с петель. Ведь даже если они не возвратятся, разговоры никуда не денутся. И лишь официальный брак расставит все по местам. Comme il faut[122].

– Я должен сменить веру? – спросил Мориц.

– Вы давно уже еврей. Загляните в свой паспорт.

* * *