Скажи миру – «нет!» - Олег Верещагин

Вот так.

Где же ты теперь воля вольная?

С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь,

Ответь.

Хорошо с тобой да плохо без тебя,

Голову да плечи терпеливые под плеть, под плеть.

«Кино»

Пламя костра казалось особенно ярким в ледяной зимней ночи. Оно весело выплясывало над большой грудой хвороста, от которой плыли сквозь лес волны запаха. Пахло жареным, чуть пригорелым мясом.

Этот запах сводил с ума и мучил меня куда больше, чем почти тридцатиградусный мороз. К морозу я последнее время притерпелся. Не привык – привыкнуть к нему нельзя. Притерпелся.

Деревья стояли мертво – колоннами неведомого храма, в котором служат для злого божества стужи. Безжизненным кружевным плетением черного металла поблескивали под луной заиндевелые ветви кустов подлеска. Я лежал в сугробе в пяти метрах от костра. Лежал уже третий час, держа дагу в левой руке.

Урса у костра было всего шестеро. Они жарили оленя и до этого наверняка сытно ели.

Я ел последний раз три дня назад…

…Последние месяцы были крайне неудачными. Просто фатально. А если считать невезением еще и Крит – то нам не везло все полгода.

Мы высадились где-то в районе устья Сангонеры – на испанском берегу, южнее Валенсийского залива (нас несло все-таки гораздо быстрее – на наше счастье! – и намного южнее, чем мы рассчитывали). Мы недолго думая двинулись вдоль побережья в сторону Гибралтара. Лаури, конечно, не отказал бы нам в зимовке, и мы собирались добраться до Скалы в середине октября.

Урса встретили нас буквально через день после начала движения, и мы вынуждены были резко повернуть на север, в глубь материка. После этого урса не отставали от нас две недели и потеряли только в Иберийских горах. Несмотря на то что надвигалась настоящая осень, я увел людей в Пиренеи, еще дальше на север, намереваясь зазимовать там, – на Пиренейском полуострове содержание урса на квадратный километр было неожиданно непереносимым.

Самым неприятным же было то, что мы все-таки устроились на зимовку во вполне уютной пещере и даже начали поспешно собирать запасы. Тут на нас вновь обрушились урса, заставляя уходить на север все дальше и дальше.

В середине ноября мы переправились через Гаронну. Я надеялся, что тут не должно быть суровых зим – юг Франции! – но именно тогда ударил свирепый мороз. Потом повалил снег, мороз ослабел, но, когда все леса засыпало чуть ли не на высоту двухэтажного дома, мороз ахнул вновь.

Лесные обитатели словно повымерли. Казалось, мир вообще опустел, и в холодных, мертвых лесах остались только мы и урса. Охота была не просто плохой – отвратительной, эти ублюдки помимо всего прочего распугивали зверье. Последний раз я ел (одно название) три дня назад, перед тем, как отправиться на охоту из нашего лагеря. Разошлись все мальчишки, поодиночке, чтобы прочесать больше площади.

Для себя я решил, что без добычи просто не вернусь. И вот этим – третьим – вечером я наткнулся на урса.

Их было шестеро. Дозор или разведка… Они жарили добытого оленя. А я ждал. Ждал, потому что не был уверен, что справлюсь с ними шестью в том состоянии, в котором был сейчас. Олень должен жариться долго. Не будут же они ждать все это время, уснут, оставив дежурного…

Но эти мрази не спали. О чем-то бесконечно трепались и не спали. А олень, судя по всему, уже был готов.

Время от времени я шевелил пальцами ног. В общем и целом все было неплохо, вот только части лица я не чувствовал. И пальцев левой руки – ими я держал дагу, и они были не в рукавице, а в перчатке – почти тоже не ощущал.

Никогда не думал, что может так хотеться есть… что даже уже не хочется, только слабость во всем теле. Если и у остальных так же – то каково девчонкам?!

Один из урса, привстав с груды хвороста, потыкал толлой в оленя, сказал что-то… «Сейчас будут жрать», – подумал я.

И пополз к огню. Медленно и плавно – так, что смотрящим со стороны, да еще и от огня, едва ли что-то будет видно, кроме снеговой черноты.

Шестеро. И олень. Олень. Олень.

Я оставил на снегу, отпихнув ногой, меховой плащ. Ну давай, не подведи, ведь есть же в человеческом организме какие-то чертовы резервы, не все же я потратил на трехдневные мотания по лесам…

Урса, сидевший чуть наискось, боком ко мне, как раз бросил взгляд в сторону – и онемел, окаменел. Вообще-то можно представить себе, что ему увиделось: выдвигающийся из морозной тьмы силуэт с белым лицом.

Закричать он не успел. Моя дага, легко пробив грязный меховой ворох на спине сидящего ко мне задом урса, вошла ему в бок до рукояти. Урса завалился назад, но я, успев выдернуть оружие, перекатился через плечо и ударил ногами в грудь еще одного, а тому, который меня первым увидел, длинным махом перерезал горло ниже кадыка.

Трое оставшихся успели вскочить одновременно со мной. Но между ними и мною был костер. Я перехватил руку с ятаганом у того, который оказался ближе, почти танцевальным движением вышел ему за спину, ударом под колено сбил с ног и, вогнав дагу в затылок, молниеносно выдернул. Труп упал под ноги двоим еще живым, один споткнулся, второй шарахнулся в сторону, и вот этого-то я достал – точно в левый глаз. Отскочил. Заметив движение сзади – это встал тот, которого я сбил ударом ног, – пропустил мимо удар топора, и урса сам сел боком на выставленную дагу.

Ударом ноги в подбородок я опрокинул на спину так и не успевшего распрямиться последнего урса и, упав на него сверху, своей тяжестью вогнал дагу ему слева между ребер.

И потерял сознание…

…Я очнулся, скорей всего, через несколько минут. Потрескивал костер. От урса воняло, я подбородком уткнулся в его оскаленный рот и, кажется, рассек себе кожу о его зубы. Оттолкнувшись, я свалился в снег и понял – пальцы на рукояти даги не разжимаются. Разогнул их по одному, с трудом, словно они были сделаны из толстой проволоки. «Поморозился», – почти равнодушно подумал я и, вырвав дагу из трупа левой рукой, перебрался к туше оленя.

Он зажарился сверху, даже подгорел, но я не заметил этого, отхватывая дагой плоские ленты мяса и с горловым рычанием набивая ими рот. Однако после первых двух кусков я заставил себя затормозить, сообразив, что меня сейчас вырвет. Я сел на груду хвороста и, скрючившись, стал молча пережидать дикую, мучительную боль в желудке, про себя приговаривая: «Терпи, терпи…» Желудок удержал мясо, и я, зачерпнув правой рукой снег, заел им мясо. Подбородок начало щипать, я посмотрел на пальцы – на них осталась кровь. Рассек все-таки…

– Надо идти, – сказал я, поднимаясь.

Меня отделяло от нашего лагеря километров двадцать промороженного, засыпанного снегом леса, которые я должен был пройти с десятью-пятнадцатью килограммами за плечами.

Килограммами, которые я не могу, не имею права бросить… И не знаю, смогу ли унести. Раньше – унес бы. Но сейчас – ноги дрожат, тянет в сон от еды, проглоченной наспех, и эти еще не пройденные километры уже висят на ногах свинцовыми колодками…