Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В словах фон Рунштедта сквозила подавленность человека, который, будучи на склоне лет, не находит в себе сил дать выход своему негодованию. Я спросил его, была ли эта война, по его мнению, необходимой или неизбежной.
— Из-за этого проклятого коридора? — с улыбкой спросил меня фон Рунштедт. — Ничего подобного. Они все могли уладить переговорным путем. Поляки просто не могли сами управлять страной. Можно было подключить сюда и Россию, договориться с ней о предоставлении нам коридора, а мы бы им за это позволили поступать с Польшей по своему усмотрению. Эта Польша рано или поздно все равно рухнула бы — они же не могут управлять страной без помощи извне. Но начинать войну из-за такой ерунды? Это же сумасбродство! Вся эта война — сумасбродство!
Фон Рунштедт вполне созрел, чтобы признать, что в развязывании войны виновен Гитлер, однако отмстил, что накануне западной кампании ему совершенно неожиданно было передано командование всеми вооруженными силами, действовавшими на западном направлении. А вообще, со стороны Гитлера непростительно было уйти от ответственности, совершив самоубийство.
Камера Йодля. Я вновь беседовал с Йодлем, вернувшимся из зала заседаний, и снова перевел разговор на тему никому не нужного затягивания войны.
Йодль многозначительно улыбнулся.
— После всего, что было на совести у Гитлера и Геббельса, неудивительно, что они настаивали на продолжении борьбы. Теперь мне понятно. Они знали, что их повесят в любом случае, так что давно приняли решение в случае поражения свести счеты с жизнью. В подобных обстоятельствах легко требовать от других продолжать сражаться до последнего солдата. Теперь мне это понятно.
— Но счет человеческих жертв шел уже на тысячи, и все лишь ради того, чтобы они оставались на этом свете на пару дней больше. На тысячи!
Йодль был со мной согласен и сказал, что не знает, как бы поступил, знай он уже тогда то, что знает сегодня. Он придерживался того же мнения, что и генерал фон Рунштедт, утверждавший, что после высадки союзников в Нормандии самое время было прекращать бойню; собственно, война была проиграна еще в Сталинграде.
8–9 июня. Тюрьма. Выходные дни
Камера Папена. Папен сообщил мне, что Геринг последними словами обругал его но завершении субботнего заседания. Я поинтересовался, с какой стати он зол на него.
— Из представленных мною бумаг ясно, что я имел отношение к заговорщикам 20 июля. Я исполнял роль посредника. Поэтому Геринг возмущенно спросил меня, как я мог поносить фюрера и считать покушение на него оправданным. И, знаете, что я ему на это ответил? «Геринг, — сказал я, — я уважал вас, как старого офицера из хорошей семьи. И всегда верил, что если Гитлер зайдет слишком далеко, вы его просто возьмете за шиворот и вышвырнете вон. Я считал вас сильным и прямым человеком, причем не один я». Так и сказал.
И что же мне он ответил? Вот что: «Я кое-что предпринимал, но мне понадобились бы три психиатра, чтобы объявить его недееспособным». На что я ему сказал: «Дорогой Геринг, вам и вправду нужны были три психиатра, чтобы уяснить, что Гитлер ведет Германию в никуда?» Какая чушь! Нет, правда, мы все очень его уважали! Но после того как он стал нацеплять на себя эти побрякушки, брать взятки направо и налево, забросил свои обязанности в то время, как Германия исходила кровью…
Папен пренебрежительно махнул рукой.
Он говорил о бессмысленном затягивании войны. В январе 1945 года он предложил пойти на переговоры с западными державами. Папен обратился к заместителю Риббентропа с просьбой отправить его, Папена, в качестве посредника убедить западные державы предпринять мощное наступление с запада, чтобы помешать русским оккупировать Германию.
Камера Риббентроппа. Риббентроп лихорадочно строчил кое-какие мысли касательно еврейского вопроса. Судя по всему, силы его были на исходе, и он снова ударился в пространные тирады, постоянно противоречил себе, лгал, изворачивался и пытался оправдаться. То, что он наплел мне незадолго до этого, он явно успел позабыть, посему решил удивить меня сказочками поновее. Еще в 1943 году он, оказывается, обращался к Гитлеру, через посредника, разумеется, с предложениями в духе политики примирения. Это свидетельствует, что он никакой не антисемит, что стремился покончить с этой войной и т. д. Нет, нет, он определенно не антисемит, однако мировое еврейство и союзники своим отношением к Германии совершили огромнейшую ошибку. Германия ведь ключ к миру в Европе. И так далее.
Я спросил его, отчего у него вызывает сожаление нынешнее состояние, в котором оказалась и Германия, и вся Европа. В конце концов, причину катастрофы следует искать именно в той бессовестной дипломатии, инициатором которой были они с Гитлером. Риббентроп многозначительно улыбнулся в ответ.
Он уверял меня, что я ничегошеньки в этом не смыслю. Гитлер изначально руководствовался исключительно добрыми намерениями. И так далее. Я обратил его внимание на то, что он уже, наверное, один во всем зале заседаний до сих пор продолжает отвергать тезис о вине Гитлера в развязывании мировой войны. В ответ посыпались возражения: виновата Англия, потому что не сумела убедить Польшу уступить нам.
А как насчет геноцида?
Гм, по-видимому, кто-то склонил его к этому, хотя в своем завещании он ясно выразился, что берет вину на себя. Как бы то ни было — Гитлер желал только добра; нелегко понять, почему все сложилось именно так.
Все очень печально, очень запутанно, а союзники совершили ужасную ошибку. И так далее.
10 июня. Защита Зейсс-Инкварта. Австрия и Голландия
Утреннее заседание.
Зейсс-Инкварт начал свою защитительную речь с того, что представил аншлюс так, будто Австрия сама пожелала присоединиться к Германии. Сам же он, по его словам, и подозревать не мог, что присоединение Австрии к Германскому рейху осуществлялось насильственным путем и что Австрия тем самым окончательно лишалась автономии. Зейсс-Инкварт отрицал свою причастность к убийству Дольфуса, заявив, что он с самого начала дал понять Гитлеру, что не имеет намерений «въезжать в Австрию на троянском коне». Гитлер пообещал уважать право Австрии на самоопределение.
Обеденный перерыв. Между Зейсс-Инквартом, Франком, Кейтелем и мною завязалась дискуссия об аншлюсе Австрии. Я считал, что Австрия горько сожалеет об этом и предпринимает все, чтобы после этого нацистского эксперимента порвать всякую связь с Германией. Франк отказывался верить в такое развитие событий и поинтересовался мнением Зейсс-Инкварта. Зейсс-Инкварт утверждал, что Австрия, вполне возможно, и продемонстрирует подобную позицию, не желая разделять участь нацистской Германии, но в глубине души австрийцы — те же немцы и рассматривают себя как часть германской культуры.
— В конце концов, и Моцарт, и Гайдн, и Штраус считаются немецкими композиторами, хотя они и австрийцы.
Заукель, для которого любая дискуссия на тему культуры была чем-то запредельным, все же рискнул высказать свое мнение: Гитлер на самом деле войны не хотел, он лишь хотел распространить германскую культуру.