Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт

Этот процесс возымел лишь один результат — на готовности выполнять приказ можно ставить крест. Неудивительно, что в Германии сейчас не отыскать действительно способных людей на ответственные посты в правительстве. А почему, не знаете? Потому что руководящая элита, которую отличало национальное самосознание, находится в тюрьмах, а остальные не спешат занимать эти посты. Они же не дураки и понимают — где гарантия, что через десяток лет, когда отгремит эта ваша денацификация, американцы не уберутся восвояси или же ситуация не изменится в корне после новой войны между Востоком и Западом? Они же не хотят предстать перед судом, тогда уже немецким, национальным. Там им уже не отговориться, сославшись на то, что ты, мол, лишь выполнял приказ. Вот они и задают себе вполне резонный вопрос — а с какой стати именно нам класть голову под топор?

А что думает немецкий народ? Один раз я вам уже говорил: «Самые худшие времена у нас связаны с демократией!» Пусть у вас не будет на этот счет никаких иллюзий: немецкий народ знает, что до войны, пока Гитлер был у власти, ему было лучше. И то, что он делал, было вполне правильно, если исходить из национальных интересов, не считая, конечно, геноцида, который и с точки зрения национальных интересов ни в какие ворота не лезет!

— И тем не менее вы так и не желаете признать, что в этом пункте Гитлер был неправ. Вы оставались верным ему, хотя знали, что он — убийца.

— Боже великий! Черт возьми! Ну не могу же я, как самый распоследний подонок, встать и сказать: фюрер погубил миллионы, как этот дуралей Ширах! Я могу осудить деяние, но не того, кто это деяние совершил! И не забывайте, Гитлер значит для нас куда больше, чем кто-нибудь еще!

— Но если речь идет об убийстве, то тот, кто его совершил, — убийца, вы с этим не согласны?

— Это уже нечто совершенно другое. И не нам решать, кто есть кто. Не забывайте и то, что этот несчастный Ширах в конечном итоге и выжил лишь благодаря его милости. Нельзя же вдруг, повернувшись спиной к тому, кто тебе столько дал за все эти 23 года, начать его охаивать!

— И все же я считаю, что он поступил совершенно правильно, однозначно дистанцировавшись от Гитлера, сделав это ради немецкой молодежи, которая до сих пор пожинает плоды этой неверно понятой верности.

Этой фразой, похоже, я наступил на любимую мозоль Геринга — задел самое нутро преисполненного чувством национального сознания героя.

— Вы всерьез считаете, что немецкой молодежи есть дело до того, что там сейчас сочиняет в своей камере этот сбрендивший предводитель молодежи? Вы и вправду считаете, что ей есть дело до всех этих зверств, когда у нес сейчас своих хлопот полон рот? Нет, следующее поколение выберет себе фюрера из своих рядов: оно помнит и будет помнить, что в свое время под угрозой оказались национальные интересы! А что до вашей морали, раскаяния и вашей демократии — да на кой черт они ему!

Камера Йодля. Йодль в рубашке с короткими рукавами сидел в камере, опоминаясь от жаркого перекрестного допроса. Он сообщил мне, что изошел потом, но все же считал, что его защита удалась и что на судью произвело впечатление им сказанное. Далее Йодль признался, что пару раз ему с величайшим трудом приходилось сдерживать себя. И вообще, обстановка весьма напоминала ту, которая царила в штабе ОКХ на совещаниях у Гитлера, где его очень часто перебивали на полуслове. Там-то он и постиг науку сохранять невозмутимость.

Не приходилось сомневаться, что его атака на политиков была тщательно продуманной акцией.

— Я высказал им все, что думаю об их двуличии и неискренности. Но мне это было легче, чем Герингу, — я куда слабее был связан с партийными делами. Одно вам скажу: я мыслю иначе, чем эти политики, которые сегодня во время обеда пытались доказать вам, что никакого Мюнхенского соглашения не нарушали. Независимо от того, что в этом соглашении записано, оно, вне всякого сомнения, было нарушено! Каждому известно, какие цели преследовало это соглашение, а что до юридических тонкостей — мне до них дела нет! Я тогда был буквально огорошен, узнав о приказе Гитлера занять и остальную часть Чехословакии. Даже Геринг, и тот сказал мне, что, мол, пытался убедить Гитлера не идти на это из-за сильного общественного резонанса, которое этот шаг неизбежно вызвал бы в мире. Он уговаривал его попытаться решить все мирным путем, поскольку остальной Чехословакии все равно без нас не обойтись.

Йодль повторил, что не сомневался, что Гитлер вполне сознательно начал эту войну. И был удивлен, что в ходе перекрестного допроса этот момент так и не был затронут, зато масса времени была потрачена на то, чтобы подвергнуть сомнению его честь офицера, что в конечном итоге так и не удалось.

Йодль вернулся к теме заговора 20 июля 1944 года, тема которого также прозвучала в ходе перекрестного допроса, еще раз повторив, что он, Йодль, по вполне объяснимым причинам не питает особой симпатии к заговорщикам, поскольку покушение едва не стоило жизни и ему самому. Он готов был согласиться, что граф фон Штауфенберг и генерал Бек действовали из идеалистических побуждений; однако было довольно много и таких, кто решил поучаствовать в этом заговоре, преследуя чисто меркантильные цели, и они вызывают у него отвращение. Кое-кто из генералов (имен Йодль не назвал) уже готовы были поддержать путч, однако не успели.

7 июня. Сражаться до конца

Камера генерала фон Рунштедта. Пока полковник Покровский проводил свой, в общем, малорезультативный перекрестный допрос Йодля, я спустился в ту часть здания тюрьмы, где помещались свидетели, чтобы побеседовать с генералом фон Рунштедтом. Фон Рунштедт подтвердил, что они вместе с Роммелем в 1944 году заявили Гитлеру о том, что подошло время ставить точку. Тогда еще сам адъютант Гитлера генерал Блюментритт сказал, что кого-нибудь другого Гитлер поставил бы к стенке и расстрелял бы за «пораженчество». Гитлер был не из тех, кто любит правду. Ему бы еще в 1943 году после Сталинграда следовало понять, что война проиграна, самое позднее, после высадки союзников в Нормандии в июне 1944 года.

Рунштедт вновь подчеркнул, что так называемое наступление Рунштедта декабря 1944 года на самом деле было контрнаступлением Гитлера и полнейшей авантюрой с точки зрения стратегии. И фон Рунштедта неизменно задевает, если кое-кто продолжает утверждать, что замысел данной операции принадлежит ему, тем более что проводилась она тогда, когда поражение было лишь вопросом времени.

— Старик Мольтке перевернулся бы в гробу, только предположив, что я мог задумать подобную операцию.

По его словам, высадка союзников на юге Франции не была полнейшей неожиданностью, хотя пропаганда позаботилась о том, чтобы все ждали союзников на северном побережье. Им крепко-накрепко вдолбили, что действие наших «фау» настолько разрушительно, что фон Рунштедт готов был поверить, что британцы, невзирая ни на какие потери, попытаются уничтожить пусковые установки на северном побережье Германии. И Гитлер, в точности так же, как и в случае со Сталинградом, оставался неумолим — «Сражаться до конца!»

«Сражаться до конца!» — легко сказать. И сражались, пока все не очутились в русском плену. И в случае с так называемым «наступлением Рунштедта» все повторилось. Контрнаступление? Прекрасно, но ведь необходимо и располагать соответствующими возможностями для него. Наши люфтваффе были разгромлены, что сильно ограничивало нас. Мы с грехом пополам могли действовать, да и то до тех пор, пока Паттон не пустил в бой свои танки, которые круглые сутки утюжили наши позиции. От наших войск почти ничего не осталось. Одни только измотанные старики, которые уже физически не могли воевать, да иностранцы, сплошь дезертиры. А Гитлер продолжал в своем духе — «Сражаться до конца!» Взять хотя бы такой пример, как Бастонь. Кошмар, что там творилось! И этот человек претендовал на роль величайшего в истории полководца! Он представления не имел о том, что такое стратегия! Только и умел что блефовать.