Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова

То, как организованы были атаманские дружины, казалось адмиралу чем-то вопиющим. Вольница! Сечь! Атаманы не подчинялись никому, отряды их вели себя зачастую, как большевики, как бандиты. Много рассказывали Колчаку о творившихся на КВЖД бесчинствах. Атаманские отряды присваивали себе функции политической полиции и контрразведки, досматривали поезда, арестовывали всех, кто вызывал их подозрения, убивали без суда и следствия. Всё это представлялось адмиралу сущим кошмаром, не хотелось даже верить в то, что всё это правда, но вскоре в этом пришлось убедиться. Партизаны полностью перенимали тактику своих противников. Главной причиной тому была месть. Пробраться к партизанам через большевистские кордоны было делом рискованным. Задержанных предавали мучительной смерти. Только при переходе через Слюдядку погибло, по меньшей мере, четыреста офицеров. Могли ли уцелевшие не мстить? Мораль была одна: режь сам, пока не зарезали тебя. Какое чудовищное развращение! Да чем же тогда мы их лучше? Только тем, что идея другая? Пытался Александр Васильевич как-то повлиять на обстановку, но не мог. Даже привлечь к ответственности по закону лиц, совершавших преступления было нельзя! Нельзя было лица эти установить, потому что никто их не выдавал! Да и действовали наверняка: арестовывали, кого считали нужным, по ночам, увозили куда-то, и люди бесследно исчезали. Приходилось адмиралу видеть, как бесчинные аресты осуществлялись в самом Харбине. А повлиять не мог. Только настроил против себя атаманов и их людей. В этом регионе властью были они…

Измучался Александр Васильевич, созерцая творящийся беспорядок. Вольница творила беззаконие, но даже среди неё не было единства. Партизаны враждовали ещё и друг с другом. К примеру, отряд Семёнова конфликтовал с отрядом Орлова. Рознь и распущенность… Это ли фундамент для антибольшевистского движения? Для будущей армии?..

До того дошло, что семёновцы арестовали одного из офицеров Колчака и отправили в Маньчжурию на расстрел. Александр Васильевич успел вовремя вмешаться, сам арестовал арестовывателя и потребовал, наконец, полного подчинения себе семёновского отряда. Атаман подчиниться отказался. Колчак попробовал надавить, пригрозил не давать отряду никаких снабжений, но угроза не возымела действия. Семёнов был в хороших отношениях с японцами, и ему помогали они. Отношения же Александра Васильевича с ними были крайне натянуты. На просьбу продать оружие их генерал таинственно осведомился, «какую компенсацию может дать Россия за помощь». Вспылил адмирал, наговорил японцу лишнего, с той поры отношения разладились.

Александр Васильевич прибегнул к последнему способу сохранить баланс: разделить сферы влияния – оставить Забайкалье атаману, а самому с будущими войсками обосноваться в Амурской области и Приморье. Ответом была новая низость! За спиной Колчака Григорий Михайлович сговорился с Хорватом, начальствовавшем над КВЖД, относительно того, как делить финансовую помощь союзников без участия адмирала. Всё развалилось окончательно…

Всё чаще Александру Васильевичу казалось, что какой-то злой рок следует за ним. Что фортуна, благоволившая ему в молодости, теперь отвернулась от него – и окончательно. Все продолжали видеть в нём победителя, знамя, а он во время всё чаще настигавших его приступов хандры чувствовал себя – неудачником. Дело жизни его, Босфорская операция, не состоялось. Флот Черноморский ему сохранить не удалось. Продолжить войну на службе союзников (кондотьером – что за унижение!) – тоже. Провалилась работа на КВЖД… Столько усилий, нервов, огня, трудов – и всё напрасно. А теперь он – Верховный правитель. Зачем? Чтобы и здесь – всё рухнуло?.. Нужно было пробираться на Юг, пойти в подчинение Деникину. И зачем только внял уговорам и остался в Омске? Полководцу, от которого отвернулась удача, нельзя быть правителем… Неужто окажется Болдырев пророком? А – не обратить уже.

Не забыл Семёнов обиды. Как Иуда, повёл себя после переворота. Прислал протест! Он, де, не признаёт адмирала Колчака Верховным правителем, потому что тот, находясь на Дальнем Востоке, противодействовал успеху его отряда и оставил его без обмундирования и припасов, но согласен признать таковым Деникина, Дутова или Хорвата!

Надо было привести в чувство эту вольницу! Сколько же будут продолжаться эти капризы, эта губительная самостийность?! А тут ещё поступили сведения, будто бы на Забайкальской железной дороге задержан транспорт с оружием, обувью и другими вещами. Ещё и снабжение перекрыть вознамерились?.. Это была серьёзнейшая угроза. Оказалось впоследствии, что было это лишь совпадением, но тогда не на шутке встревожился Александр Васильевич. Велел полковнику Лебедеву, корниловскому посланнику (теперь – связующее звено с Деникиным!), назначенному начальником штаба, вызвать Семёнова по прямому проводу и всё выяснить. Атаман разговаривать не пожелал. Что было делать? Александр Васильевич издал приказ, объявляющий Семёнова предателем и отрешающий его от должности, и выслал в Забайкалье отряд, чтобы навести там порядок и обеспечить беспрепятственное прохождение грузов. Узнав об этом, всполошились японцы. Они заявили, что в случае, если колчаковский отряд войдёт в Забайкалье, то их войска будут с ним сражаться. Только этого и не доставало! Пришлось срочно отряд останавливать. Чем бы всё окончилось неизвестно, но в конфликт вмешался Дутов, обратившийся к Семёнову и напомнивший ему об ответственности перед Родиной. Сошлись на компромиссе: адмирал отменил свой приказ об отрешении атамана от должности, а тот признал его Верховным правителем.

Вся эта история оставила тяжёлый осадок в душе Александра Васильевича. Какой моральный ущерб, какая пощёчина власти! И какой подрыв всего движения! Вместо монолитной силы, готовой противостоять врагам Родины, оно лишь радовало их своей расколотостью, постоянными внутренними конфликтами, раздиравшими его. Стыд! Стыд! Ясно видел Колчак, что все вскрывшиеся в первые же дни противоречия не сняты окончательно, что ещё непременно проявятся они. Может быть, всего этого не случилось бы, будь на его месте кто-нибудь другой? Может быть, он просто не должен был принимать власти? Сел не в свои сани? Вспоминалось болдыревский злой посул: «ваших распоряжений как Верховного главнокомандующего слушать не будут». Неужели прав был? До сих пор власти своей не чувствовал Александр Васильевич. Кто кому подчинялся в Сибири?.. Объявленный диктатором, Колчак всё больше осознавал, что не имеет в руках никаких рычагов, чтобы привести в чувство ни чешскую вольницу, ни атаманщину. Все жили по своим законам, все были надёжно защищены своей вооружённой силой и готовы были обратить её против своих же во имя личных целей. И это были – «свои»? И эти – сражались «за Россию»? И с ними – «делать дело»? Как?! Глухое отчаяние сдавливало сердце.

А тут ещё добралась до Омска Волжская группа под командование Каппеля. Партизаны. Подчинялись Комучу. Не лучшая рекомендация. И что из себя представляет этот молодой вождь, которого Болдырев, едва узнав о перевороте, произвёл в генералы. С чего бы? Рассчитывал на поддержку? Имел основания рассчитывать? Каппель сам – не из эсеров ли? Вокруг него их много было. Даже Савинков мелькал. Настораживала адмирала личность «волжского Наполеона». О делах его ходили легенды, которым даже верилось с трудом – настолько удивительны они были. Говорили разное. Одни ругали «выскочкой» и «учредиловцем», другие восхищались. Как-то поведёт себя этот волжский герой? При такой славе, должно быть, тоже – с амбицией. Начнёт свою «партию» сколачивать, пытаться диктовать условия, требовать. А может, по зависти врут на него? О самом Колчаке мало ли наветов ходило! А окажется Каппель честным патриотом, человеком, на которого можно положиться. Хорошо бы так! Но с трудом в это верилось. Настолько не везло во всём, что и тут удачи ждать не приходилось. А потому нервничал адмирал перед предстоящей встречей с командиром Волжан, кромсал ручку кресла, ожидая его прихода. Приказал Каппелю быть у себя сразу по прибытии в Омск. Нужно было, не откладывая, познакомиться с этим легендарным героем, в глаза ему посмотреть. С минуту на минуту должен был появиться он, и Александр Васильевич беспокойно поглядывал на часы.