Зима мира - Кен Фоллетт

Постепенно пейзаж стал не таким суровым, камни уступили место жесткой траве и кустарникам.

Вдруг Тереза упала на землю и распласталась.

Трое мужчин, не нуждаясь в подсказке, последовали ее примеру. Проследив за ее взглядом, Ллойд увидел двоих мужчин в зеленой форме и необычных шляпах: видимо, испанские пограничники. Он понял, что попасть в Испанию не значило оставить все проблемы в прошлом. Если он попадется на незаконном переходе границы, его могут отправить назад. А что еще хуже, он мог пропасть в одном из устроенных Франко лагерей военнопленных.

Пограничники шли по горной дороге прямо к беглецам. Ллойд приготовился драться. Придется двигаться быстро, чтобы вырубить их раньше, чем они достанут ружья. Интересно, подумал он, хороши ли в стычке те двое.

Но его волнения были излишними. Пограничники дошли до какой-то невидимой границы – и повернули назад. Тереза вела себя так, словно знала, что это должно было случиться. Когда пограничники скрылись с глаз, она встала, и все четверо пошли дальше.

Скоро туман поднялся. Ллойд увидел залив и рыбацкую деревушку на песчаном берегу. Он уже здесь бывал, когда прибыл в Испанию в 1936 году. Он даже помнил, что здесь есть железнодорожная станция.

Они вошли в деревню. Место было сонное, никаких признаков официальной власти: ни полиции, ни управы, ни солдат, ни пограничного поста. Несомненно, именно поэтому Тереза его и выбрала.

Они пошли на станцию, и Тереза купила билеты, флиртуя с кассиром, словно они были старые знакомые.

Ллойд сел на скамейку в тени. У него болели ноги, он был измучен, но благодарен Терезе и счастлив.

Через час они сели на поезд до Барселоны.

V

Дейзи никогда раньше по-настоящему не понимала, что такое работа.

Или усталость.

Или трагедия.

Она сидела в школьном классе и из чашки без блюдца пила по-английски сладкий чай. Она была в стальной каске и резиновых сапогах. Было пять часов вечера, и после предыдущей ночи она была без сил.

Она входила в сектор противовоздушной обороны Олдгейтского района. Теоретически она отрабатывала восьмичасовую смену, за которой следовало восемь часов в режиме готовности, а потом – восемь часов отдыха. Практически же она работала столько, сколько длился налет и пока были раненые, которых нужно везти в госпиталь.

В октябре 1940 года Лондон подвергался бомбежке все ночи до единой.

Дейзи всегда работала с еще одной женщиной – помощником водителя и бригадой первой помощи из четырех человек. Их штаб располагался в школе, и сейчас они сидели за детскими партами, ожидая, что вот-вот прилетят самолеты, завоют сирены и начнут падать бомбы.

Машина «скорой помощи», которую она водила, была переделанным американским «бьюиком». Это был обычный автомобиль с водителем для транспортировки тех, кого называли «сидячими», – людей, получивших ранения, но которые тем не менее могли при перевозке в больницу сидеть без посторонней помощи.

Ее помощницей была Наоми Эвери, симпатичная блондинка из кокни, любившая мужское общество и чувство товарищества в команде. Сейчас она болтала с дежурным санитаром Нобби Кларком, вышедшим на пенсию полицейским.

– Старший уполномоченный по гражданской обороне – мужчина, – шутливо сказала она. – Районный – тоже мужчина. Вы – мужчина.

– Полагаю, что так, – сказал Нобби, и остальные захихикали.

– Но в гражданской обороне столько женщин, – продолжала Наоми, – как же вышло, что никто из них не занимает никаких должностей?

Мужчины рассмеялись. Лысый дядька с большим носом, которого все звали Красавчик Джордж, сказал:

– Вот тебе раз, и здесь права женщин! – он был женоненавистник.

В разговор вступила Дейзи:

– Не думаете же вы, что вы, мужчины, в целом умнее нас, женщин?

– На самом деле, – сказал Нобби, – среди старших инспекторов есть женщины.

– Никогда не видела, – сказала Наоми.

– Но ведь это традиция, разве нет? – сказал Нобби. – Женщина всегда была хранительницей очага.

– Например, Екатерина Великая в России, – насмешливо сказала Дейзи.

– Или королева Елизавета, – вставила Наоми.

– Амелия Эрхарт.

– Джейн Остин.

– Мария Кюри, единственная из ученых, получившая Нобелевскую премию дважды.

– Екатерина Великая? – сказал Красавчик Джордж. – Вы разве не слышали про нее и ее коня?

– Ну ты что, здесь дамы! – с упреком сказал Нобби. – Однако я могу ответить на вопрос Дейзи, – продолжал он.

– Что ж, давайте! – сказала Дейзи, готовая с ним поспорить.

– Я допускаю, что некоторые женщины могут быть так же умны, как мужчины, – сказал он с видом человека, идущего на великодушные уступки. – Но тем не менее есть одна очень веская причина, почему почти все руководители гражданской обороны – мужчины.

– И какая же, Нобби?

– А очень простая. Мужчина не станет подчиняться женщине! – и он торжествующе откинулся назад, уверенный, что победил в споре.

Ирония заключалась в том, что, когда падали бомбы и они разгребали руины в поисках пострадавших, они были равны. Тогда никакого подчинения не было. Если Дейзи кричала Нобби, чтобы он поднял потолочную балку за другой конец, он безропотно делал это.

Дейзи любила всех этих людей, даже Красавчика Джорджа. Они бы отдали за нее жизнь, как и она за них.

Снаружи она услышала низкое гудение. Постепенно звук становился все выше, пока не превратился в утомительно-привычный вой сирены воздушной тревоги. Через несколько секунд раздался грохот дальнего взрыва. Сирены часто запаздывали, иногда они звучали уже после того, как взрывались первые бомбы.

Зазвонил телефон, и Нобби поднял трубку.

Все встали. Джордж утомленно сказал:

– Неужели эти чертовы немцы работают без выходных?

Нобби положил трубку и сказал:

– Натли-стрит.

– Я знаю, где это, – сказала Наоми. – Там живет наш член парламента.

Они вскочили в машины. Когда Дейзи завела мотор и тронула машину с места, Наоми, сидящая с ней рядом, сказала:

– Вот счастливое времечко!

Наоми говорила с иронией, но, как ни странно, Дейзи была счастлива. Это непонятно, думала она, поворачивая за угол на полной скорости. Каждую ночь она видела разрушения, трагические лишения и ужасно искалеченные тела. И очень даже возможно, что она погибнет сегодня в горящем здании. И все же она прекрасно себя чувствовала. Она работала и страдала за общее дело, и парадоксальным образом это было лучше, чем жить в свое удовольствие. Она была среди тех, кто рисковал всем, чтобы помочь другим, и это было лучшее ощущение на свете.