Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

«Я отказался» — так кратко резюмировал свою позицию Джон Френч. Его ответ нанес сильный удар по кратковременным, хотя и иллюзорным, надеждам Жоффра.

В Лондоне с таким беспокойством и нетерпением ждали сообщения от Джона Френча, что Китченер поздно ночью сам пришел к шифровальщикам и тут же слово за словом читал полученную от него телеграмму.

«Разумеется, — говорилось в ней, — на французском фронте образуется брешь в результате отвода наших войск, однако если французы будут придерживаться своей тактики и в дальнейшем и отступать справа и слева от меня, обычно без предварительного уведомления, а также откажутся от идеи наступательных операций… они будут нести всю ответственность за возможные последствия. Я не понимаю, почему уже второй раз меня заставляют идти на риск абсолютной катастрофы ради их спасения».

Это воинственное заявление, искажающее действительность и появившееся уже после того, как Жоффр нарисовал ему совершенно обратную картину, было впоследствии включено в книгу френча «1914». Оно заставило его соотечественников подыскивать эквиваленты к слову «вранье» и даже заставило Асквита прибегнуть к выражению «пародия фактов». Даже учитывая недостатки характера Френча, нельзя разгадать тайну, почему английский главнокомандующий, имевший в своем штабе Генри Вильсона, который прекрасно говорил по-французски и был лично знаком со многими офицерами вплоть до самого Жоффра, пришел к заключению о полном поражении Франции.

Закончив в час ночи чтение этой телеграммы, Китченер уже знал, что ему надо делать, и, не дожидаясь рассвета, приступил к действиям. Он решил немедленно выехать во Францию. Как старший фельдмаршал, он возглавлял армию и имел право отдавать приказы Джону Френчу по всем военным вопросам, а выполняя обязанности военного министра, он отвечал за политический курс страны, в рамках которого и должен был действовать главнокомандующий экспедиционного корпуса. Спешно отправившись на Даунинг-стрит, Китченер провел совещание с Асквитом и другими министрами, в том числе и с Черчиллем; последний распорядился подготовить для него в двухчасовой срок в Дувре быстроходный крейсер. Китченер предупредил телеграфом Джона Френча о своем прибытии и, чтобы своим появлением в главном штабе не обидеть главнокомандующего, предложил ему выбрать место для встречи. В два часа ночи Китченер разбудил Эдварда Грея и здесь же в его спальне сообщил о своем отъезде во Францию. В два тридцать он уже выехал специальным поездом с вокзала Чаринг Кросс и первого сентября прибыл в Париж.

Выглядя «раздраженным, мрачным и сердитым, с перекошенным от злости лицом», фельдмаршал Френч в сопровождении Арчибальда Мэррэя прибыл в английское посольство, выбранное им для встречи. Он хотел этим подчеркнуть гражданский характер совещания, ибо считал Китченера исключительно политическим руководителем вооруженных сил, со статусом гражданского военного министра, не более. Он отнюдь не успокоился, увидев на Китченере военный мундир, приняв это за попытку принизить его в военном звании. В действительности же Китченер надел фрак и цилиндр единственный раз, в первый день своего вступления на пост военного министра, а затем сразу сменил гражданскую одежду на синюю повседневную форму фельдмаршала. Френч воспринял это как личное оскорбление. Мундир был предметом его особого внимания, и он часто использовал его для того, чтобы возвеличить свое достоинство. Его коллеги считали такое поведение не совсем правильным. Король Георг был недоволен, увидев «прикрепленные к хаки звезды», а также другие «иностранные побрякушки».

Генри Вильсон говаривал о Френче: «Когда он принимает ванну, он кажется приятным человеком небольшого роста, но одетый не вызывает доверия; трудно сказать, в каком мундире он появится».

Когда встреча в английском посольстве, происходившая в присутствии Фрэнсиса Верти, Вивиани, Мильерана и офицеров — представителей Жоффра, стала принимать чрезвычайно резкий характер, Китченер попросил Джона Френча пройти с ним в отдельную комнату. Версия этого разговора, опубликованная Френчем уже после гибели Китченера, является ненадежной; определенно известны лишь результаты этой беседы. Они отражены в телеграмме, направленной Китченером в Лондон: «Войска Френча занимают позиции на передовой линии фронта, они будут оставаться там в соответствии с планом французской армии». Это означало, что англичане будут отступать не на запад, а на восток, к Парижу. В копии, направленной Джону Френчу, военный министр предложил считать это результатом достигнутого соглашения между ними. Тем не менее в ней далее говорилось: «Пожалуйста, примите это как инструкцию». Находиться «на передовой линии фронта» означало, по словам Китченера, согласовывать действия английских войск с операциями французов. И вновь с фатальной тактичностью он добавил: «Конечно, вы будете самостоятельно принимать решения о действиях наших войск в соответствии с этими инструкциями». После этого главнокомандующий, по-прежнему желчный, снова впал в отвратительное расположение духа, более глубокое и угнетенное, чем прежде.

В этот день, как и накануне, армия Клюка, двигаясь форсированными маршами, пыталась как можно быстрее закончить маневр охвата французской армии, пока та не создала прочной системы обороны. Немцы захватили Компьен, перешли Уазу и, оттеснив союзные силы, первого сентября завязали бои с арьергардами 6-й французской армии и английских экспедиционных сил в пятидесяти километрах от Парижа. В тот же день документы, найденные у убитого германского офицера, дали французам информацию огромной важности.

Подъехал автомобиль, — писал Альберт Фабр, вилла которого в Лассиньи, в пятнадцати километрах от Компьена, была реквизирована немцами тридцатого августа. — Из него вышел офицер с надменной и величественной осанкой. Он прошел вперед один, офицеры, стоявшие группами перед входом в дом, уступали ему дорогу. Высокий, важный, с чисто выбритым лицом в шрамах, он бросал по сторонам жесткие и пугающие взгляды. В правой руке он нес солдатскую винтовку, а левую руку положил на кобуру револьвера. Он несколько раз повернулся кругом, ударяя прикладом о землю, и наконец застыл в театральной позе. Никто, как казалось, не осмеливался к нему приблизиться, он действительно вызывал ужас». Пораженный явлением этого вооруженного до зубов немца, Фабр вспомнил об Аттиле. Потом ему сказали, что это был «уже пресловутый фон Клюк».

Генерал фон Клюк, «крайний правый» в плане Шлиффена, должен был в это время принять роковое решение. Тридцатого августа войска Клюка, по его собственному убеждению, находились накануне решающих событий. Его части справа преследовали отступающую армию, добиваясь, как считал генерал, значительных успехов.

Войскам в центре не удалось настигнуть англичан, однако горы шинелей, ботинок и другого снаряжения, брошенного вдоль дорог англичанами ради спасения своих людей, подтверждали мысли Клюка о том, что он имеет дело с разбитым и деморализованным противником. Клюк был полон решимости не дать ему ни минуты покоя.

Как следовало из донесений о направлении движения армии Ланрезака, французская линия обороны далеко на запад не уходила. Клюк считал, что эту армию можно будет смять севернее Парижа; в этом случае его войскам не придется делать широкие обходные маневры к западу и югу от города. Тогда его армия будет двигаться не строго на юг, а на юго-восток, что позволит одновременно закрыть промежуток между ним и Бюловом. Как и остальные, Клюк надеялся на прибытие подкреплений с левого крыла германских армий. Он остро нуждался в них, чтобы сменить корпус, стоявший на подступах к Антверпену, бригаду в Брюсселе, а также различные части, охранявшие постоянно удлинявшиеся линии коммуникаций. Однако подкрепления не подходили. Мольтке не снял с левого фланга ни одной дивизии.