Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

«Мы не в состоянии оказать должное сопротивление. Генерал Жоффр должен понять, что, если Монури не выдержит, Париж падет. К гарнизону столицы необходимо добавить три боевых корпуса».

В тот же день Жоффр сам прибыл к Галлиени и сообщил о своем согласии предоставить в его распоряжение армию Монури; она будет представлять собой подвижные части укрепленного района Парижа. Такие войска по традиции не включались в подчинение действующей армии и по требованию начальника укрепленного района могли не участвовать в крупных операциях фронта. У Жоффра не было никакого желания отказаться от них. На другой день он предпринял ловкий маневр, потребовав от военного министра поручить ему, как главнокомандующему, общее руководство обороной Парижа, чтобы «иметь возможность использовать подвижные части гарнизона, в случае необходимости, для выполнения общих оперативных задач». Мильеран, находившийся под влиянием Жоффра не меньше своего предшественника Мессими, согласился и издал второго сентября соответствующий приказ.

Наконец Галлиени получил в свое распоряжение армию. Войска Монури, перешедшие под его командование, состояли из одной регулярной дивизии, входившей в VII корпус, бригады канских солдат и четырех резервных дивизий — 61-й и 62-й под командованием генерала Эбенера, первоначально находившихся в Париже, а также 55-й и 56-й дивизий, доблестно сражавшихся в Лотарингии. Они тоже были укомплектованы резервистами. Жоффр согласился добавить к гарнизону столицы первоклассную 45-ю дивизию зуавов из Алжира, которая, между прочим, не находилась под его командованием, она в это время выгружалась из эшелонов в Париже. Кроме того, главнокомандующий выделил на помощь столице из действующей Армии еще один полевой корпус. Подобно Клюку, он выбрал для этого потрепанный в боях IV корпус 3-й армии, понесший катастрофические потери в Арденнах. Его пополнили, а затем перебросили из-под Вердена, где стояла 3-я армия, в Париж вопреки предположениям Клюка об отсутствии резервов у французов. Как сообщили Галлиени, IV корпус должен был прибыть в Париж по железной дороге между третьим и четвертым сентября.

Галлиени немедленно после получения устного согласия Жоффра дать ему 6-ю армию выехал на север, чтобы познакомиться с приданными ему войсками. Слишком поздно, думал он, глядя на запрудивших дороги беженцев, направлявшихся и Париж. На их лицах он читал «ужас и отчаяние». На северо-востоке, в Понтуазе, неподалеку от Парижа, куда подходили 31-я и 62-я дивизии, царили неразбериха и паника. Солдаты, которым пришлось при отступлении участвовать в ожесточенных боях, шли усталые, многие из них были в крови и бинтах. Посовещавшись с генералом Эбенером, Галлиени отправился в Крей на Уазе, в пятидесяти километрах севернее Парижа, где встретился с Монури. Он приказал ему взорвать мосты через Уазу при отходе к Парижу, сдерживать, насколько возможно, натиск противника и ни в коем случае не допустить, чтобы враг оказался между его войсками и столицей.

В столице, куда он поспешил вернуться, Галлиени ждало более радостное зрелище, чем беженцы, — великолепные зуавы 45-й дивизии маршировали вдоль бульваров, направляясь на отведенные им места на позициях. Своими яркими куртками и шароварами, трепетавшими на ветру, они произвели сенсацию и немного повеселили и подбодрили парижан.

Однако в министерствах ощущалась гнетущая атмосфера. Мильеран сообщил президенту о «безрадостных» фактах: «Нашим надеждам не суждено сбыться… Мы отступаем по всему фронту: армия Монури отходит к Парижу…» Как военный министр Мильеран отказался взять на себя ответственность за безопасность правительства, если оно не покинет завтра, к вечеру второго сентября, Париж. Пуанкаре переживал «самый печальный момент» в своей жизни. Было решено переехать в Бордо всем без исключения, чтобы общественность не делала выпадов в отношении личных качеств тех или других министров.

Галлиени, возвратившийся в Париж в тот же вечер, узнал от Мильерана, что вся военная и гражданская власть в жемчужине европейских городов, подвергшегося угрозе осады, переходит в его руки. «Я останусь один, если не считать префекта Сены и префекта полиции», который, как выяснил Галлиени, приступил к исполнению своих обязанностей не более часа тому назад. Прежний префект, Эннион, узнав об отъезде правительства, наотрез отказался оставаться в городе. Получив официальное распоряжение, что префекту надлежит быть в городе во время осады, он подал в отставку «по причине плохого здоровья». Галлиени отъезд правительства давал по меньшей мере одно преимущество — прекратили свою болтовню проповедники идеи открытого города: они лишились юридической зацепки, и военный губернатор теперь мог беспрепятственно заниматься вопросами обороны столицы. Он предпочел бы обойтись без министров, однако «одному или двоим из них следовало бы остаться в столице для приличия». Это было несправедливостью по отношению к тем, кто не хотел покидать осажденный город, но Галлиени испытывал к политическим деятелям безграничное презрение.

Полагая, что немцы подойдут к воротам города через два дня, Галлиени и его штаб всю ночь не спали, разрабатывая диспозиции для боев севернее города, между Понтуазом и рекой Урк, то есть на фронте протяженностью в шестьдесят километров. Урк — небольшой приток Марны, впадающий в нее восточнее Парижа.

В тот же вечер в главный штаб поступила информация, которая могла бы избавить правительство от необходимости бежать из столицы. Днем капитану Фагальду, офицеру разведки 5-й армии, принесли портфель. Он принадлежал германскому кавалерийскому офицеру армии Клюка. Автомобиль, в котором ехал этот офицер, обстрелял французский патруль. В портфеле убитого немца были различные документы, в том числе карта с пятнами крови, показывающая ход наступления каждого корпуса Клюка и пункты, которые должны быть достигнуты в конце каждого дневного перехода. Армия, как следовало из карты, двигалась в юго-восточном направлении от Уазы к Урку.

Главный штаб правильно истолковал смысл находки капитана Фагальда. Клюк намеревался проскользнуть между 5-й и 6-й армиями, пройдя неподалеку от Парижа с тем, чтобы обойти и смять левый фланг основных французских сил. Офицеры главного штаба пришли к заключению, что Клюк временно отказался от штурма Парижа, однако никто из них не шевельнул пальцем, чтобы изложить эти выводы правительству. На следующее утро полковник Пенелон, офицер главного штаба по связи с президентом, сообщил Пуанкаре новость об изменении движения армии Клюка. Но никаких предложений Жоффра о том, что правительству не следует покидать город, он не привез. Напротив, главнокомандующий просил обратить внимание правительства на необходимость отъезда, поскольку намерения Клюка неясны, а его части уже вышли к Санлису и Шантийи, в тридцати километрах от столицы. Очень скоро Париж окажется под прицелом германских орудий. Трудно сказать, какое значение придали Пуанкаре и Мильеран этому маневру Клюка, но во время войн и кризисных ситуации обстановка не кажется такой определенной и ясной, как многие годы спустя. Паническая спешка охватила всех. Пройдя сквозь агонию принятия решения, правительство не находило сил, чтобы изменить его. Мильеран, во всяком случае, твердо стоял за отъезд.

Наступило второе сентября, День Седана. Это были «страшные минуты», «горе и унижение» президента достигли предела, когда стало известно, что правительство покинет столицу в полночь, тайно, а не днем, на виду парижан. Кабинет настаивал: присутствие президента, с юридической точки зрения, обязательно в месте пребывания правительства. Даже просьба мадам Пуанкаре оставить ее в Париже, чтобы она смогла продолжать работу в госпитале, выполняя свой гражданский долг, была решительно отклонена. На морщинистом лице посла США Майрона Геррика, пришедшего попрощаться с министрами, заблестели слезы. Геррику, как и многим другим людям, находившимся тогда в Париже, «страшный натиск немцев» казался, как писал он своему сыну, «почти неотразимым». Германское правительство посоветовало ему переехать из столицы в провинцию — во время боев могли быть «разрушены целые кварталы». Тем не менее он захотел остаться и пообещал Пуанкаре взять музеи и памятники под защиту американского флага, как бы «охраняя их от имени всего человечества». В этот период отчаяния, крайнего физического и морального напряжения, посол предложил (если враг подойдет к стенам города и потребует капитуляции) выйти навстречу немцам и вступить в переговоры с германским командующим или с самим кайзером, если это окажется возможным. Как хранитель собственности германского посольства в Париже, принявший на себя эти обязанности по просьбе Германии, он имел право требовать, чтобы его выслушали. Позднее, когда в дружеском кругу подсчитывали тех, кто оставался в Париже в начале сентября, Галлиени говорил им; «Не забудьте о Геррике».