Небо цвета стали - Роберт М. Вегнер

Командование, кстати, тоже давало повод для беспокойства. Как бывший офицер, Кошкодур любил простые и конкретные структуры: один командир, его заместитель, а под ними – расширяющиеся ряды подчиненных. Треугольник, на вершине которого находится вождь – генерал, атаман, Отец Войны, как ни назови, – а внизу новобранцы, чистящие копыта лошадям. Здесь было трое командиров: один для марша, другой для обороны и третий, от колесниц, с очень нечеткой позицией. Что они сделают, когда враг ударит в момент окапывания? Кто предводительствует в такой-то миг?

Неправильно без меры усложнять себе жизнь.

Кошкодур заскрежетал зубами.

К тому же Анд’эверс не выпускал их наружу. А внутри каравана они не слишком-то могли помочь. Йанне упоминал о большой массе людей, лошадей и шатров где-то над рекой за холмами, но талант его имел свои ограничения и не позволял дотянуться до разумов птиц, находящихся дальше, чем за несколько миль. Лея тоже подтверждала, что лагерь движется в сторону врага, но с такого расстояния она не могла описать, сколько там всадников: пять, десять или пятьдесят тысяч. Его люди должны отправиться вперед, час-два быстрой скачки – и приблизились бы настолько, чтобы узнать больше. Разъездов кочевников он не слишком опасался, не впервые ему играть с ними в кошки-мышки. Но кузнец был несгибаем. «Если вы поедете туда, – говорил он весьма рассудительно, – мне придется сообщить всем патрулям, что вы отправились наружу. Нынче все совершенно прозрачно: они видят всадников и принимаются стрелять и атаковать, но, едва вы покинете караван, мои воины могут заколебаться. А это опасно. Я стану впустую терять людей».

Впустую. Это слово говорило обо всем. Анд’эверсу и дела не было, кто перед ним. Ему не требовались никакие известия: пусть ждал его над рекою сам Отец Войны со всеми силами Вольных Племен, эн’лейд не свернет и не придержит ход. Наверное, не было у него выхода, ведь караван такого размера можно переправить только через достаточно широкий брод, через другие они протискивались бы месяц, – но, может, дело заключалось и в чем-то другом.

Кей’ла.

Тела не нашли, хотя искали тщательно, и все знали, что была она похищена и что, скорее всего, погибла. Среди Фургонщиков ходили фантастические рассказы насчет нее, и Кошкодур им нисколько не удивлялся: людям нужны символы, так что, хотя во время боя погибли сотни воинов, именно рассказ о маленькой девочке, которая спасла лагерь и заплатила за это наивысшую цену, сжимал сердца и приказывал рукам искать оружие. Говорили, что она сама вызвалась доставлять припасы и бегала под градом стрел, под защитой одного лишь щита; говорили, что была она ранена, но не отказалась от своих обязанностей; говорили, что она придумала фокус с фальшивым пожаром и во время штурма перебежала через поле смерти, а милость Владычицы Степей уберегла ее от вражеских стрел. Говорили, что она заставила командира пехоты нарушить приказ и бросить людей в контратаку. Проклятие, а прошло всего-то пара дней. Через пять девочка превратится в авендери самой Лааль, воплощение части души богини, которая лично вмешалась, чтобы спасти своих верных почитателей.

Кошкодур скривился и двинулся вперед, съезжая с холма. Это верно, такие рассказы хороши для армии и заставляют забывать о собственном страхе. И он готов был поклясться Черногривой, что сам ловил себя на том, что, слушая, чувствовал, как и у него перехватывает горло. Как любой из чаардана, он знал семью Анд’эверса по Лифреву, не раз подковывал у него коня, не один кувшин осушил с его старшими сыновьями и самим кузнецом. Порой даже приносил малой несколько печенек или какую мелочь, поскольку для ребенка своего возраста была она умненькой, и не любить ее оказалось невозможно. А если даже такой старый циничный сукин сын, как Сарден Ваэдроник по прозвищу Кошкодур, чувствовал эдакое волнение, то что можно было сказать о тысячах молокососов, идущих в бой?

Дер’эко, один из ее братьев, выводил свои колесницы дальше других каневеев и возвращался с дюжинами се-кохландийских трупов, привязанных за повозками. И лишь менял раненых лошадей, вырывал стрелы из бортов колесниц – и возвращался охотиться. На шест, прикрепленный к борту, привязал он пучок трофейных шлемов – боги ведают, откуда пришла ему такая идея, – другие это скопировали, и теперь Волна, идя в атаку, добавляла к грохоту копыт яростное бряцанье железа. Он выковывал собственную легенду, и было видно, что возницы его отправятся за ним в огонь.

А что сказать о самом эн’лейде, чьи сыновья пока что отделались всего лишь несколькими поверхностными ранами, а младшую дочь уже выкрал и замучил извечный враг? Кто вел их на битву: опытный воин или отец, ищущий мести и искупления?

И где, проклятущее проклятие, Ласкольник?

* * *

Несмотря ни на что, путь оказался непростым. Некоторые фургоны отставали – ломали оси или повреждали колеса, а в таких случаях Анд’эверс был неумолим. Коней выпрягали, необходимые вещи переносили в другие фургоны, а остальное сжигали, пусть даже то был и красивейший из родовых экипажей со стенами из резного дерева и со стеклами из хрусталя. Если какой-то из коней получал в битве контузию или раны, которые его замедляли, совершали короткий обряд и отдавали его «на милость Лааль», то есть на милость судьбы. Тут Фургонщики оказывались прагматичными – если сама Владычица Степей допускала, чтобы на ее землях жили волки, лисы, а порой даже горные львы, следовательно, таковы были ее намерения, и, если оставленное животное падет жертвой хищников, значит, такова ее воля. Кошкодур удивлялся тому, что, несмотря на собственные обычаи, они сражались с конницей, не колеблясь. Стрелы и дротики их положили уже тысячи скакунов кочевников, а единственной реакцией были лишь короткие молитвы, которые они произносили всякий вечер на постое.

Как вчера вечером, когда разбили лагерь между холмами. Главный караван встал на вершине большего из них, опустившись там, словно уставший, тяжело дышащий зверь, а на соседних поставили лагеря поменьше, которые должны были оберегать главные силы от неожиданной атаки. Кошкодур полагал, что это избыток осторожности: если кочевники впустили их настолько далеко, то не для того, чтобы рисковать схваткой в местности, на которой оборона проще нападения. Лагерь на холме приходится атаковать в гору, принимая град стрел и контратаки колесниц. Нет, если местность, куда они направлялись, была такова, как ее описывали, то есть представляла собою долину в несколько миль шириной, закрытую с трех сторон взгорьями, а с четвертой – рекою, где все видно как на ладони, – то командиры се-кохландийской конницы должны принять бой именно там.

Кроме того… Никто не говорил об этом во весь голос, но всякий, у кого были глаза и разум, знал, что бочки с водою опустошаются слишком быстро. Именно потому столь большие караваны не двигались ранее возвышенностью. Между Олекадами и Лассой не было ручьев, колодцев или источников, которые могли бы обеспечить их достаточным количеством воды. Тридцать тысяч человек, тридцать тысяч животных, непростой путь, постоянные стычки и бои, в которых животные выкладываются полностью. Кони верданно были из тех, кто хорошо противится голоду и жажде, но значило это лишь то, что могли они выдержать чуть побольше прочих, особенно если учесть, что и трудились они тяжелее, чем обычно. Каждое животное выпивало ежедневно от девяти до пятнадцати галлонов воды, особенно боевые кони, запряженные в колесницы и совершающие далекие рейды. Шестидесятигаллоновую бочку упряжка осушала в пару дней. А упряжек таких было тысячи. Столь огромные караваны должны перемещаться короткими прыжками, от водопоя к водопою, и, навязывая жесткий режим расхода воды, можно несколько продлить их жизнь, но всего на несколько дней. Нечто за что-то, сила взамен зависимости от жажды.