Песнь копья - Илья Крымов

///

Майрон сдавлено сипел, пока чёрные пальцы выдавливали из него жизнь, дыхание сбилось и силы ушли, он умирал, зажатый со всех сторон, одна лишь правая рука была свободна, однако в ней не было оружия, пистолет остался в кобуре… Проклятье!

Вот, каково оно? Вот, что чувствует простой смертный, попав в жернова магии? Бессилие горше полыни, отчаяние темнее самого глубокого подземелья, боль и немыслимая жажда жить… Он уже проходил через это. Он уже был здесь, над могилой, слабый, поломанный и бессильный, придавленный более могущественным, воистину великим магом как слепой щенок — сапогом. Память о первой смерти он сохранил в раздробленных костях, лопнувших органах, выгоревших венах, и с тех пор не боялся её как прежде… но при мысли о том, что теперь он будет раздавлен этой жалкой, мерзкой обезьянкой, сердце разрывалось от злобы и слюна закипала во рту. Последние пары мандрагоровой ракии давно вышли, рив не мог даже пыхнуть огнём напоследок.

Янтарные угли глаз обратились звёздами, Майрон завизжал нечеловеческим, режущим уши голосом абсолютного безумия и забился, заколотил. Бронзовая рука слепо врезалась в чёрную зыбь и неожиданно несколько извивавшихся змеями энергетических потоков, составлявших суть заклинания, порвались, погибли. Целостность нарушилась, пальцы Тьмы утратили твёрдость и человек выпал из хватки. Он застонал от боли, приземлившись на ноги, кровь потоком игл заструилась по передавленным венам, но без промедления Майрон бросился к колдуну и тот успел лишь пискнуть, прежде чем затрясся с распахнутым ртом, — бронзовые пальцы пробили тщедушную грудь, сжались на сердце. С треском дробящихся рёбер и чавканьем плоти оно покинуло грудь; мертвец упал что марионетка, лишившаяся нитей, упал подле трэлла, который наконец смог уйти в мир иной.

Майрон же стоял над ними с бьющимся сердцем в руке и скалился. Где-то в глубинах океана гнева его разум испытывал злорадство и опьяняющее наслаждение победой. О как же она была сладка!

Странное чувство отвлекло от вкушения кровавых плодов, странно-знакомое, тщательно отторгнутое во избежание великих бед. Майрон посмотрел на сердце, которое чернело и умалялось в его руке, объятое индиговым пламенем. Он чувствовал, как по истерзанному «рубцами» астральному телу текла гурхана, очищенная, бесцветная, и не причинявшая боли. Её было немного, но как куритель мока, вернувшийся к своей страсти после долгой разлуки, отрёкшийся волшебник испытал эйфорию. Его раны быстро зарастали.

///

— Кажется, Куга принёс пользу, — сказал Марадин, следя за тёмным человеком из-за спин хирдманов. — Он стоит там, господин Кнуд, стоит и раскачивается! Не знаю, как долго это продлится, скорее, поднимаем корабль и тащим к воде! Нас как раз и осталось, чтобы справиться с одним драккаром, сядем на вёсла, и прочь отсюда! Парус…

— Что ты несёшь, безмозглый карлик? Чтобы я бежал?!

Кнуд Косолапый набрался сил встать на ноги, отшвырнул хирдманов, пытавшихся его поддерживать. Руки вновь начали слушаться, хотя пальцы дрожали, — проклятый южанин, пожри Гедаш его душу! Взгляд вождя казался осоловелым, он попытался стянуть с себя кольчугу, но это и в полной силе без помощи сделать было трудно.

— Помогите мне сукины сыны!

Хирдманы, привыкшие бояться Кнудова гнева пуще смерти, бросились стягивать с него доспех, а следом и остальное облачение. Марадин понял, что происходит и молча воззвал к пращуру всех гномов Туландару о силах. Из всех ближних именно ему было доверено хранить на шее крошечный мешочек со шнурком, и теперь белый гном полез за этим просаленным лоскутом кожи. Кнуд уже был наг, оставил даже оружие и протянул руку. Из мешочка на ладонь выпало несколько желтоватых грибков.

— Бегите, или сдохните, выбирайте сами.

Кнуд побрёл к врагу, тщательно пережёвывая грибы увширах и бормоча молитву Бьёрнегвари, покровителю всех, упивающихся битвой. То был единственный бог, чей алтарь принц Стигги орошал кровью, и от которого получал благословение. Вот оно, пришло на зов смертного свыше, песнь голодного медведя, заставляющая мясо и кости расти!

Хирдманы бежали, зная, что грядёт. Преображение было быстрым, но мучительным, ужасающим, как будто нечто огромное рвалось из тела человека, пытаясь разодрать его изнутри и изнутри же сожрать. Плоть, кость и волос принялись разрастаться хаотично, перетекать друг в друга как тесто, огромные когти прорывались сквозь кожу и пропадали. Кнуд рос, перекатывался бесформенным комом, у которого отрастали лапы; из его спины и груди вырвались огромные челюсти, сдавившие изуродованную человеческую голову, и когда она пропала в глотке, на морде громадного медведя прорезались глаза. Превращение свершилось.

Медведь-великан промчался к чёрному человеку, роняя голодную слюну; в его голове дремала тень Кнудова разума, которая подгоняла зверя ненавистью. Хруст черепа на зубах и сладкий вкус мозга обещал великое наслаждение.

///

Майрон обернулся и плюнул потоком ослепительно-белого пламени прямо в распахнутую пасть. Захлебнувшись, мгновенно ослепнув, оборотень споткнулся и упал, а южанин продолжал изрыгать драконий огонь. Громадная туша горела, медведь стонал и кричал то как зверь, то как человек, в его голосе проскальзывали почти различимые слова мольбы, агония была невыносима.

Майрон прекратил только когда вся гурхана изошла из его астрального тела. Он стоял рядом, греясь, купаясь в запахе палёной шерсти, слушая голос врага и наслаждаясь. Наконец Светоч Гнева ударил оборотня в шею, прекратив страдания. Победа. Восторг.

— Не медведи едят меня, — молвил отрёкшийся маг, — я ем медведей.

Взмахнув мечом, словно с него нужно было стряхнуть кровь, Майрон побрёл среди трупов и углей, сам не замечая, как бормочет под нос слова:

— Utnag ongri boren shie… Angren soruz giel shie… Vagorn nazgot iychash shie…

Ночь только началась, а ещё стольких врагов надо было добить.

День 22 йула месяца года 1650 Этой Эпохи, одна из крепостей Порубежного Легиона.

Когда его величество Бейерон Третий, повелел создать новую военную институцию, главные силы королевства ополчились против него. То, что король желал воплотить, казалось знати ненужным усилением его власти в пору преклонных лет; нарушало монополию Академии на магию и, в то же время, послабляло церковные законы, эту самую магию ограничивавшие.

Бейерон, не смутясь, принял вызов трёх великих сил и сделал то, что удалось бы, пожалуй, мало какому монарху в Доминионе Человека, — победил. Опираясь на всеобщую народную любовь, он привёл к покорности знать; пользуясь ослаблением авторитета Церкви в западных регионах Вестеррайха, подавил возгласы жрецов Господа-Кузнеца; напомнил волшебникам, что по воле самого Джассара Ансафаруса они были всего лишь слугами мирских владык и великодушно оставил им монополию на поиск и обучение неофитов. Так старый, больной король проявил силу своей власти.

Новая институция задумывалась как небольшое, но обученное наилучшим образом воинство, вооружённое запрещённым во всём Вестеррайхе магическим оружием. Академия была вынуждена подчиниться и дать выпуск тем волшебникам, которые возжелали бы покинуть её стены, чтобы перейти в ряды новорождённого Порубежного Легиона. За это ренегаты лишались титулования, вторых имён и выходили из-под защиты своей школы; также у них отбиралось право искать себе учеников. Церковь, в свою очередь, получила полномочия надзорного представительства в Легионе.