Песнь копья - Илья Крымов

Под парусами, меж бортов горел костёр, обложенный камнями. Поленья торчали из горы пепла. Вслед за Кнудом и Майроном туда вошли самые близкие вождю люди. Они рассаживались на брёвнах, матёрые воины в шрамах, с выбритыми черепами и завитыми бородами. В их ушах и на их пальцах блестело золото, сверкали самоцветы, оружие и кольчуги были прекрасны, — гномская ковка, не то что на простых воинах. Был среди них и самый настоящий гном, белобородый, белоусый, дымивший большой трубкой.

— Надо же! А ты, стало быть, белый гном со Стигги?

Нелюдь поднял брови удивлённо, ответил:

— А ты, стало быть, седалище на ножках?

Майрон неопределённо склонил голову:

— Не уразумед твоей шутки.

— А мы что, шутим? — удивился гном. — Я думал, мы играем в игру «узнай и назови». Ты назвал меня, я — тебя. Разве нет?

— Прекрати издеваться, Марадин. Этот чужак должен кое-что мне рассказать, а ты отнимаешь время!

— Нет-нет, он прав, — сказал Майрон, садясь на свободное бревно, принимая мех с медовухой, — я проявил неучтивость. Villentretenmerth gherot og’zherg agh, mellop[70].

Нелюдь поперхнулся, — от людей он не слышал своей родной речи, почитай что никогда.

— Если хочешь говорить, то говори о моём брате, поглоти тебя Гедаш!

Кнуд воссел напротив Майрона, держа меч в руках. Рядом с ним и чуть позади опустился на колени несчастный ездовой раб. Северяне косились на седока с неприкрытой брезгливостью, может, от вони, сочившейся из-под шубы, может, от гнилостной затхлой ауры.

Колдун не смог разглядеть его, Майрона, сквозь защитную оболочку плаща, ибо этот плащ скрывал истинную сущность носящего. Зато Майрон мог наблюдать истинную сущность мерзкого старика, ведь способность видеть глубже, чувствовать магию, — единственное, что осталось от его Дара.

Отвратительная чёрная пиявка, — вот, что он видел под сравнительно человеческой оболочкой.

— Я был там, — начал седовласый без долгого предисловья, — на Оре пятнадцать лет назад. В то время на острове свирепствовало чудовище, наречённое Ужасом, а глупая молодая конани решила пользоваться им, чтобы отвергать женихов. Я был там, когда Балахас Ёрдевинд и Монго Бусхенглаф вышли на смертный бой с тварью. Я видел, как они победили и даже помог им. Я видел, как твой брат нанёс в спину Монго вероломный удар.

Взгляды прикипели к той части лица Майрона, которую выхватывал огонь. Сам же он следил только за Кнудом и за колдуном Кугой, таращившимся всеми тремя глазами. Сколько ненависти было в этом взгляде, сколько жажды убийства.

— А потом он подарил этот меч тебе что ли? — с тихой угрозой спросил вождь. — Чего ты замолчал? Придумываешь? Лжёшь мне?! У тебя не хватило времени для этого прежде чем ты явился?!

«Он не возмущён обвинением его брата в вероломстве,» — отметил для себя Майрон.

— Я не лгу, — спокойно ответил седовласый. — Я был там. Я видел, как один благородный северянин убил другого. Сейчас слушай меня внимательно, Кнуд Свенссон, я вижу, что ты искренне хочешь узнать правду, и за это воздам тебе: твой старший брат умер до того, как его нога ступила на орийский берег. Тот, кого я сопровождал в походе за рукой конани Йофрид, был нежитью, кромараг ей имя. Он умер на Стигге, я уверен. Умер и был поднят колдовством, чтобы добраться до орийского трона. Когда Ужас Оры пал, твой мертвоживой брат убил Монго Бусхенглафа и хотел убить меня. Но как видишь, не одолел. Я упокоил существо, а меч забрал на память. Видимо, не зря.

Древесина потрескивала, перерождаясь в потоки тепла и света, которые заполняли всё пространство под парусами. Ближние хирдманы оцепенели, прекратили курить, жевать, точить кинжалы и прихлёбывать мёд. Все они знали, что пятнадцать лет назад славный Балахас Ёрдевинд, первенец и наследник конана Свена, воин, которому не было равных, любитель пиров и самый удачливый вождь набегов, отправился свататься. Все они знали, что он пал от вероломства рыжей ведьмы, правившей на Челюсти Дракона, оставив конана Свена в великом горе. Все они знали, что младший брат Балахаса Кнуд, обожавший его и во всём стремившийся походить, несколько раз сбегал из дома, желая доплыть до Оры и убить ненавистную конани. Всякий раз отец посылал погоню, чтобы спасти второго сына от верной гибели. И вот теперь появился никто из ниоткуда, говоривший, что все их знания не стоили горсти талого снега посреди зимы, что славный Балахас умер дома, что его тело не предали огню, не воздвигли над ним курган или хотя бы кэрн, а осквернили колдовством! Обратили в мерзкое отродье Гедаша!

Однако у крамольника был меч Балахаса…

Майрон смотрел из тени капюшона, тянул мандрагоровую ракию по капле, считал в уме. Снаружи меж костров, сидели воины, прислушивавшиеся к тому, что творилось здесь. Их было не меньше сотни, или он заметил не всех? Ведь Улва вытянула из охотника знание о ста двадцати копьях. Или же они… о да, пытались идти в лес как можно дальше, ночевали там. Но на них его гостеприимство не распространялось, и к ночным кострам приходили незваные гости. Стиггманы заплатили Ладосару жизнями.

Кнуд Косолапый тем временем сделался статуей. Красивый человек, большой белокожий северянин с золотистыми волосами, схваченными на лбу ремешком и глазами льдисто-голубого цвета. На севере таких людей считали благословлёнными, благонравными, какие бы зверства те ни вытворяли. Красивый человек не может быть плохим или неправым.

Вождь очнулся от раздумий, его пальцы обхватили эфес меча.

— Эй, — едва слышно захрипел он, — Куга, это правда?

— Неужели ты мог поверить этому чужаку?! — тут же зачастил колдун, сжимая посох дрожащей лапкой. — Это ложь! Наглая ложь! Тебя убедил меч?! Ложь! Подумай, Кнуд, если он был на Оре, то состоял в сговоре! Он — один из беглецов, слуга вероломной суки Йофрид! Она где-то рядом, я чую её белобрысых шаманок даже сейчас! Тебя хотят обмануть…

— Эй, — повторил северный принц, — Куга, ты думаешь, что я какой-то трэлл?

Колдун подавился и от страха даже перестал дрожать.

— Ты думаешь, что я твой трэлл? Отвечай!

— Н-нет…

— Ты думаешь, что на меня можно надеть ошейник и ездить на моей спине, пока я не умру от изнеможения, Куга? Отвечай!

— Кнуд, нет, я т-т-та-та-та…

— Значит, я не трэлл, Куга? Нельзя творить надо мною таких дурных поступков, но врать мне всё-таки можно, да?!

Не глядя Кнуд Косолапый схватил колдуна за горло, сорвал со спины ездового раба и, поднявшись, встал над огнём. Шуба упала, воздух наполнился тошнотворной вонью горящего меха. Оголившееся, тощее, собранное, казалось, из одних лишь ущербных частей тельце тем временем задыхалось в железной хватке и приплясывало над пламенем. Куга хрипел и визжал от удушья и ужаса, мутная слюна стекала из его рта, два глаза бешено вращались, а третий, тёмный, как бы пытался сбежать и лез из глазницы.