Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - Александр Сенкевич

Кажется, что Венедикт Ерофеев не обходит вниманием ни одного известного христианского богослова древности. У блаженного Феодорита, епископа Кирского[309] он обнаруживает понравившееся ему рассуждение о душе и записывает его со ссылкой на латинский перевод (оригинальный текст был на греческом языке): «Беспредельность, неограниченность в истинном и собственном смысле слова приличествует только Богу, но подобием этой неограниченности является человеческий дух». Не менее проницательными представляются ему мысли блаженного Феодорита о политике: «Определение, которое Платон даёт истинному философу, а именно, что ему нет никакого дела до политики и политической деятельности, не подходит к языческим философам, а только к христианам, ибо величайший философ Сократ толкался по гимназиям и мастерским и служил даже в качестве солдата. Но те, кто усвоил себе христианскую, или евангельскую философию, удалились от политической суеты»32.

Венедикт Ерофеев не ограничивался только этими выдающимися проповедниками и защитниками христианского вероучения. Он обращается, например, к философско-этическим письмам Луция Аннея Сенеки[310], римского политического деятеля, философа и писателя. В этих письмах воспитатель и советник Нерона, обвинённый в заговоре и по приказу императора покончивший жизнь самоубийством, предстаёт мужественным человеком, презирающим смерть, стоиком, не идущим на поводу у страстей: «Никогда душевное настроение смертного не бывает божественнее, чем когда он думает о своей смертности и знает, что человек для того и живёт, чтобы когда-нибудь умереть»; «Некоторые озёра для нас священны, потому что они тёмные и неизмеримо глубокие». Венедикт Ерофеев проясняет эту мысль Сенеки: «То есть: вообще священно то, что темно и глубоко неизмеримо»33. Не забывает он в устроенной им для самого себя теологической дискуссии вовлечь в неё древнегреческого писателя и историка Плутарха[311]: «Плутарх. Устами своего Антипатра даёт чисто лютеранское определение Бога: “Под Богом понимаем мы блаженное бессмертное и к людям благодетельное существо”»34.

Подхожу к личности и деятельности Мартина Лютера[312], немецкого теолога и видного деятеля Реформации. Выпискам из трудов Лютера и его последователей, а также своим комментариям к ним Венедикт Ерофеев уделяет достаточно много места в июньских и июльских блокнотах. Духовный опыт Мартина Лютера и тех, кто поддержал и развил его взгляды, привёл к созданию одного из христианских учений — лютеранству. Суть его в том, что постановлениям церковной иерархии противопоставлен долг личной совести каждого верующего. Венедикт Ерофеев, практически не вступая в полемику, выделил в этом учении те положения, которые ему понравились. Он приводит цитаты из Мартина Лютера со своими оценками. Например, «очень хорошо о последовательности в вере: “Одно из двух: или верить во всё начисто и без всякого исключения, или же ни во что не верить... Святой Дух нельзя делить на части так, чтобы одну часть считать истинной, а другую ложной... Колокол, давший трещину, уже не звучит и весь никуда не годится”»35. Или приведу ещё одну его выписку лз Мартина Лютера о Боге, сопровождаемую репликой Венедикта Ерофеева: «Очень хорошо»: «Бог относится к тебе так, как ты относишься к Нему. Если ты думаешь, что Он гневается на тебя, значит Он гневается. Если ты думаешь, что Он не желает тебя и хочет ввергнуть тебя в ад, значит, это действительно так: Бог таков, каким ты его себе представляешь»; «Во что ты веришь, тем ты и владеешь; то, чему ты не веришь, того и нет у тебя»36.

Проявил Венедикт Ерофеев свою осведомлённость в знании трудов таких современных богословов и религиоведов, как Остин Фаррер, Марсель Рединг, Эрих Франк, Чарлз Генри, Джордж Сартон, Антонио Алиоттта, Антонио Романья, Карл Барт, Ричард Брейтвейт, Рудольф Бультмон, Артур Прайер, Д. Хедли, Иоганнес Хессен, Вальтер Хигг. Много у него выписок из работ и выступлений христианских священнослужителей, начиная с папы Пия XII. Это итальянский католический епископ Франческо Ольджиатти, англиканин епископ Хунтер, протестант Рудольф Бултман. Из православных иерархов Венедикт Ерофеев обращается к митрополиту Крутицкому и Коломенскому Николаю (Ярушевичу).

Венедикт Ерофеев не был бы самим собой, если не записал бы в своих блокнотах в мае — августе 1961 года что-то из широко известного в литературе и популярного среди его соотечественников, к чему он испытывал не то чтобы неприязнь, а физическое отвращение. Таким «объектом для поругания» стал для него французский писатель Эмиль Золя, а конкретно его роман «Доктор Паскаль» — финал и резюме двадцатитомного цикла «Ругон-Маккары», — представленный его автором как «Биологическая и социальная история одной семьи в эпоху Второй империи». Венедикт Ерофеев элегантно представил в июльской записи выраженные в этом романе взгляды Эмиля Золя: «А вот, с позволения, аргументы противника Христова», а чуть позднее подытожил: «Некоторые сентенции доктора Паскаля — явная злобная реакция против христианства»37.

Ему было не привыкать. Ведь он вырос не где-нибудь, а в стране, где атеизм стал государственной доктриной.

Май и три летних месяца не пошли псу под хвост. Венедикт Ерофеев не профукал их с девушками и с тёплой компанией. Теперь он был духовно подготовлен и основательно экипирован, чтобы достойно и аргументированно отстаивать свои убеждения и вносить в сознание своих новых товарищей по Владимирскому педагогическому институту, как написал в 1877 году Николай Алексеевич Некрасов в стихотворении «Сеятелям», «разумное, доброе, вечное». Что касается «разумного» и «доброго», тут при определённой сноровке, напоре и нахальстве что-то могло получиться, а вот с «вечным» у Венедикта Ерофеева очень скоро возникли проблемы, да ещё какие!

Богодухновенные книги христианства и сочинения его апологетов делали жизнь Венедикта Ерофеева осмысленной и учили его одной полезной вещи — возлюбить ближнего своего, как самого себя. Судя по его первым шагам в самостоятельной жизни, большая любовь к самому себе в нём отсутствовала. И к посторонним людям тоже. С Юлией Руновой отношения как будто бы складывались, но перспективы были неопределёнными. Теперь они жили в разных городах и каждый своей жизнью. В начале лета 1961 года между ними произошла даже серьёзная размолвка. Душевная боль была и, как он выразился, ощущалась «шрамом по шраму». Однако раздражение или хандра в нём отсутствовали. В компании сверстников он был разве что излишне саркастичен. Острый язык, ни на кого персонально не направленный, только выделяет человека и развлекает окружающих.

В те летние месяцы 1961 года Венедикт Ерофеев находился на духовном подъёме и, несмотря на то что предвидел, чем закончится его пребывание в очередном высшем учебном заведении, в тоску не впадал. Он был интеллектуально возбуждён и благодаря феноменальной памяти вспоминал до мельчайших подробностей своё пребывание в краю солёных озёр. Особенно библиотеку, книгами которой он свободно распоряжался. Всякие передряги, казалось, были позади. По крайнем мере так ему представлялось. Самоуверенность оставалась при нём, как и желание, переступив границу обыденного мира, оказаться снова в кругу гениев.