Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - Александр Сенкевич

Венедикт Ерофеев в мае, июне, июле, августе 1961 года прочитал и сделал выписки со своими комментариями из большого количества книг философско-религиозного содержания. Были авторы, любовь и преданность которым он сохранял до самого последнего часа. В те четыре месяца до начала занятий в институте у него оказалось много свободного времени. Ничто его тогда не отвлекало от доверительных бесед с великими людьми из прошлого. В сущности, в отличие от обыденного трёпа с современниками это виртуальное общение, несмотря на случавшиеся размолвки, было для него постоянной моральной поддержкой и спасало от повседневного лицемерия старших товарищей. Оно не давало ему расслабляться и поступать не по совести. Иногда у него бывали срывы. Они затрагивали прежде всего его личную жизнь. Но это случалось значительно позднее, после 1960-х годов.

В 1961 году перед началом занятий во Владимирском педагогическом институте Венедикт Ерофеев не давал себе продыху и читал с утра до позднего вечера. «Надо же столько книг зараз прочитать! С чего бы это?» — могут спросить те, кто родился после 1991 года и пристрастился к Интернету. Тут не надо особенно долго думать, чтобы ответить — исключительно ради преодоления собственного скудоумия. Почти в каждой из выписок в его блокнотах и тетрадках тех дней содержатся разнообразные ответы на два взаимосвязанных вопроса: «Что есть человек и как достойно прожить жизнь, находясь с ней в полном согласии?» Вот какой крепкий орешек пытался разгрызть молодой писатель, уже создавший повесть «Записки психопата». Тут ему пришли на помощь ветхозаветные пророки, Иисус Христос, святители, преподобные, выдающиеся священники, богословы, философы и, конечно же, великие писатели. Эти два вопроса, как магниты, притянули к себе множество новых, более головоломных и не менее каверзных. Главной целью было осознать не только умом, но и всей кожей, что при утрате человеком идеи бессмертия обессмысливается сама жизнь.

Венедикта Ерофеева интересовали личности со скособоченной психикой, тяжёлыми заболеваниями и непростой судьбой: «Иисус — эпилептик, Флобер — эпилептик.

Мопассан — сифилитик. Достоевский — эпилептик. Ницше — прогрессивный паралитик. Гофман. Гюго и Тассо. Иудейские пророки в эпилептических припадках»2.

Из литературных персонажей больше всех остальных его привлекали герои произведений Достоевского и хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский Мигеля де Сервантеса Сааведры[284], а также типажи и острые психологические ситуации в драмах его любимых скандинавских писателей — норвежцев Генрика Юхана Ибсена и лауреата Нобелевской премии по литературе 1903 года Бьёрнстьерне Мартинуса Бьёрнсона. К тому же, судя по выпискам Венедикта Ерофеева, ему особенно хотелось знать во всех подробностях, как и Фёдору Михайловичу Достоевскому, что испытывает человек, находясь между жизнью и смертью или балансируя между ясным сознанием и умопомрачением.

Признаюсь, читая «Записные книжки 1961 года» Венедикта Ерофеева, я был ошеломлён. За короткий срок (четыре месяца!) столько прочитать, осознать и проанализировать — далеко не всякому опытному книгочею будет по силам! С мая по август в его блокнотах преобладают выписки из сочинений Достоевского. К ним добавляются сочинения Петра Чаадаева, Ивана Сергеевича Тургенева[285], Льва Толстого, а из зарубежных писателей — Сервантеса, Шарля Луи де Монтескьё[286], Жан Жака Руссо, Сэмюэла Тейлора Кольриджа[287], Анри Мари Бейля Стендаля[288], Джорджа Ноэла Гордона Байрона[289], Генриха Гейне[290], Чарлза Диккенса, Гюстава Флобера[291], Эмиля Золя[292]. Он делал короткие или обширные выписки из их сочинений, часто с комментариями.

Август Венедикт Ерофеев почти целиком посвятил чтению трудов великих естествоиспытателей и путешественников: француза Жоржа Луи Леклерка Бюффона (1707—1788), англичанина Чарлза Роберта Дарвина (1809—1882) и русского биолога Ильи Ильича Мечникова (1845—1916), а также философов: основоположников позитивизма и социологии — француза Югюста Конта (1798—1857), англичанина Герберта Спенсера (1820—1903) и шотландца Гютчесона из XVIII века, представителя интуитивизма и философии жизни француза Анри Луи Бергсона (1859—1941).

Особый интерес у него вызвали книги трёх современных мальтузианцев: Уильяма Фогга «Путь к спасению», «Абсолютное перенаселение», Э. Пенделла «Безудержный рост населения» и другое его сочинение в содружестве с Бэргом — «Перенаселение — путь к миру или войне?».

В часы отдыха от этих тяжких, но приятных трудов Венедикт Ерофеев перечитывал Вольтера, Блеза Паскаля, эссеистику Томаса Манна, «Разбойников» Шиллера[293], книгу англо-американского писателя, философа и теолога Томаса Пейна[294] «Век разума», письма и дневники Александра Герцена.

Блокноты и записные книжки Венедикта Ерофеева, на которых я остановлюсь, охватывают четыре месяца 1961 года. Майские выписки начинаются с цитаты из романа «Подросток» Достоевского. Думаю, это эпиграф ко всему последующему материалу. К тому же обозначающий его тогдашнее душевное состояние. Достаточно унылое. Самому Венедикту Ерофееву его описывать, по-видимому, не захотелось. Привлёк к этому классика: «Пахло пригорелым маслом, трактирными салфетками и табаком. Гадко было. Над головой моей тюкал носом о дно своей клетки безголосый соловей, мрачный и задумчивый»3.

Вторые две выписки взяты из короткой повести того же Достоевского «Кроткая», имеющей подзаголовок: «Фантастический рассказ». Не стану её пересказывать. Напомню лишь основную мысль, ради которой Достоевский написал одно из своих последних произведений: для порядочного, нравственного человека не существует любви наполовину или на четверть.

Может быть, в мае 1961 года Венедикт Ерофеев впервые осознал силой всего своего существа, что любить во всей полноте этого чувства означает для него отказ от того образа жизни, который он начал вести и который при всех его издержках был ему по нраву. В XIX веке он ушёл бы на войну и пал бы на ней смертью храбрых или постригся бы в монахи. Но, во-первых, никакая война тогда, слава богу, не шла. Во-вторых, он был военнообязанным, и перед уходом в монастырь требовалось исполнить свой воинский долг. А в-третьих, принять в его возрасте монашеский постриг в СССР вряд ли представлялось возможным. Оставалось поступать во Владимирский педагогический институт, из которого его вскорости, как он уже знал, обязательно и с треском выгонят. Он уже тогда не верил, что ему удастся создать семью, где муж и жена любят друг друга и своих детей, а дети родителей.