Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

Добавьте к этому привлекательную внешность, неизменно вежливое, без тени высокомерия, обхождение с нижестоящими, превосходное самообладание. Никто из знавших его людей не отрицал исключительного обаяния его натуры. Сергей Юльевич Витте находил, что «отличительные черты Николая II заключаются в том, что он человек очень добрый и чрезвычайно воспитанный. Я могу сказать, что я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император».

Как государю Николаю много вредили его природные застенчивость и нерешительность. Ему претили любые формы давления на подчиненных. В разговорах, даже важных, он легко уступал, так как никогда не мог заставить себя огорчить собеседника. Но, как заметил, английский посол в России Джордж Уильям Бьюкенен, царь был «слаб во всем, за исключением своего самодержавия». Победоносцев слышал, как Николай однажды сказал кому-то из своего окружения: «Зачем ты всегда споришь? Я всегда со всеми соглашаюсь, а потом все делаю по-своему».

Совершенно непохожий физически на своего отца, от которого он не унаследовал ни роста, ни колоссальной силы, Николай был совершенной его копией в своих взглядах на место и роль самодержавия в государственной системе Российской империи. «В каждой складке шинели этого маленького офицерика сидит самодержец», – как-то сказала о нем великая княгиня Мария Павловна еще при жизни Александра III. Близко знавшие Николая люди говорили о «бархатной перчатке, надетой на стальную руку». Французский президент Эмиль Лубе писал: «О русском императоре говорят, что он доступен разным влияниям. Это глубоко неверно. Русский император сам проводит свои идеи. Он защищает их с постоянством и большой силой. У него есть зрело продуманные и тщательно выработанные планы. Над осуществлением их он трудится беспрестанно». Такое же мнение о русском государе сложилось у принца Генриха Прусского: «Царь благожелателен, любезен в обращении, но не так мягок, как зачастую думают. Он знает, чего хочет, и не дает никому спуску». Его соотечественник адмирал Хопман утверждал: «На первый взгляд царь кажется робким, но затем вы понимаете, что это человек серьезный, вдумчивый и тактичный. Он всегда выглядит благожелательным, но, для мужчины, пожалуй, чересчур мягким. Но внутренне он гораздо более сильный и непреклонный, нежели видится окружающим».

Эти свидетельства, впрочем, не следует преувеличивать. История царствования последнего Романова показывает, что по всем важнейшим государственным вопросам он в конце концов уступил нажиму людей или давлению обстоятельств.

Сознавая свою внутреннюю неустойчивость, Николай II вполне полагался только на тех людей, о которых твердо знал, что они не выйдут за пределы, очерченные его волей. Область международной политики царь рассматривал как свою вотчину и желал сам быть своим министром иностранных дел.

Это полностью устраивало Вильгельма, поспешившего завязать дружескую переписку с русским «кузеном». Он обращался к царю: «дорогой Ники», а подписывался: «любящий тебя друг Вилли». В то время кайзер искренне считал, что с Россией нужно иметь хорошие отношения. Мольтке-младший однажды услышал от него характерную фразу: «На Россию лучше не нападать; это все равно что объявить войну целому континенту».

В отношениях с русским императором Вильгельм бесцеремонно отвел себе роль старшего друга, который вправе давать по всякому случаю ценные советы неопытному молодому человеку (один из них по праву заслужил бессмертие в веках: «Советую тебе – побольше речей и побольше парадов, речей и парадов»). Подобно тому, как недавно он заверял Англию в необходимости англо-германской гегемонии над миром, так и теперь убеждал царя теснее сблизиться с Германией, чтобы держать англичан и остальные нации в повиновении: «Если мы решим, что должен быть мир, так оно и будет, и все смогут насладиться его благами».

Между тем они плохо ладили даже в личном общении – минуты доверительного настроения сменялись периодами взаимного раздражения и утомления. Царь находил кайзера «нервным и дурно воспитанным», его страшно раздражала ужасная привычка Вильгельма толкать собеседника локтем под ребра или хлопать, словно школьника, по спине. Бывало, что одна мысль о встрече с «кузеном Вилли» вызывала у него тошноту, по собственному признанию. Впрочем, при личной встрече он всегда тушевался, позволяя германскому кузену вести себя так, как ему заблагорассудится. Императрица Александра Федоровна подогревала недовольство своего супруга. Она находила несносной манеру кайзера обращаться с ней не как с русской царицей, а как с мелкой немецкой принцессой. Вильгельм, в свою очередь, был преисполнен презрения к государственным способностям своего русского кузена – «простофили» и подкаблучника, который, по его мнению, был годен лишь на то, «чтобы жить в деревне и выращивать репу».

Кайзер настойчиво подчеркивал, что у России нет прочных интересов в Европе. Ее историческое призвание – активная восточная политика. В 1901 году, на свидании с царем в Ревеле, он патетически приветствовал «дорогого Ники» как «адмирал Атлантического океана – адмирала Тихого океана». Оба звания были употреблены несколько преждевременно. Пугая Николая «желтой опасностью», Вильгельм заявил, что Германия и Россия – «миролюбивые державы», которым противостоят «ненавидящие христианство японские вояки».

Правда, Вильгельм здесь ломился в открытую дверь. Мысль о создании «Желтороссии»[26] (присоединение Маньчжурии и Кореи) была близка царю и без его внушений. Если германский кайзер полагал, что «будущее Германии – на морях», то Николай мог бы выразить свое видение судьбы подвластной ему империи словами: «будущее России – в Азии». Во время Ревельского свидания он сказал Вильгельму, что рассматривает укрепление и расширение русского влияния на Дальнем Востоке как задачу своего правления.

Кайзер заверил его, что в случае войны с японцами Россия может рассчитывать на дружественный нейтралитет Германии, и не соврал. Уже на следующий день после нападения японцев на Порт-Артур канцлер фон Бюлов передал русскому послу, что «российский император может видеть в Германии честного и лояльного соседа». Свое личное отношение к русско-японской войне Вильгельм выразил в собственноручной пометке на секретном докладе германского посланника в Японии, графа Арко: «Русские защищают интересы и преобладание белой расы против возрастающего засилья желтой. Поэтому наши симпатия должны быть на стороне России».

Его благожелательная позиция, особенно контрастирующая с недружелюбным поведением Франции и Англии, которые запретили эскадре адмирала Рожественского заходить в свои порты, была вознаграждена согласием царя на заключение нового торгового договора с Германией (действие предыдущего истекло в 1902 году; его продлению препятствовали разногласия в тарифной политике). Английская «Morning Post» расценила это соглашение как возобновление «договора перестраховки» между Россией и Германией.

Раздражение Николая против Англии и в самом деле зашло так далеко, что он предложил Вильгельму «набросать» проект союзного франко-германо-русского договора. Кайзер охотно сделал это и даже сам перевел текст составленного им