Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы закончили, я сунула руки в карманы его пальто, которое по-прежнему было на мне, и достала то, что лежало внутри: короткую глиняную трубку, пропахшую табаком, несколько монет, которые я сразу положила обратно, и еще что-то странное. Я поднесла предмет к тусклому свету и увидела две половинки сердца, точно пригнанные друг к другу по зубчатой линии.
– Это от твоей милой? – спросила я.
– У меня ее нет, – ответил он, взял одну половинку и отдал мне другую. – Это тебе на память.
Он улыбнулся уголком рта, запустил руку в карман своего пальто у меня на плечах и достал перочинный ножик. Потом спросил, как меня зовут, и когда я ответила, что-то вырезал на кости и передал мне. Он жестом указал на пальто, и я сняла его, сразу почувствовав жгучие укусы февральского холода.
– Нечестно, что ты не назвал мне свое имя, – робко сказала я.
– Каллард.
– Нет, твое первое имя.
– Дэниэл. Мы еще увидимся, Бесс Брайт. – С этими словами он направился к огням и шуму таверны, пока я стояла на месте, дрожала, чувствуя, как испаряется действие вина, и сжимала в руке его подарок. Я почти собралась отдать его обратно, но не могла снова заставить себя войти в это яркое и многолюдное помещение. Вместо этого я повернулась к реке и пошла домой.
Несколько раз после этого я приходила и ждала его. Я встретилась с ним в среду и потом приходила каждую следующую среду, расхаживая по Грейсчерч-стрит, словно призрак, околачиваясь возле двери два-три часа. Но Лондон поглотил Дэниэла Калларда. Как и у приливов Темзы, у города имелся свой темперамент, и он мог давать или забирать обратно. Когда зима сменилась теплой весной, я усилила свои поиски и нашла человека, чье имя он упоминал в разговоре. Он был владельцем одной из костяных лавок на Трогмортон-стрит и сам был похож на кость, с пергаментной кожей, обтягивавшей впалые щеки. Он сообщил мне, что торговец Дэниэл Каллард внезапно и скоропостижно скончался месяц назад. Он был превосходным коммерсантом, и на его похороны пришло много людей. Когда он обратил внимание на мой живот, то заметно помрачнел. Я поспешила уйти из его лавки и добралась до тихой аллеи, где меня стошнило.
Теперь я посмотрела на льва, потом подошла ближе и сунула руку в его разинутую пасть. Мне хотелось отвести нашу дочь ко львам перед Тауэром и показать ей, как они ходят и трутся гривами друг о друга. Я думала о сдобной булочке с изюмом, лежавшей на полке, и об Эйбе, который сидел на стуле и ждал нас. «Где она?» – спросит он. Где же она? Я думала о Дэниэле, который спал под землей. Я заплатила уличному мальчишке, чтобы он нашел для меня в газете апрельский некролог Дэниэла и прочитал его вслух. Он был очень коротким – одно или два предложения – и там упоминалось название церкви, где прошла похоронная церемония. Я не знала эту церковь, да и все равно время было упущено. Я жалела, что выбросила его трубку в реку; жалела, что не могу еще раз прижаться к ней губами.
На восточной окраине города за старой стеной находился Тряпичный рынок: четверть мили лотков и ларьков, где всю неделю, даже по воскресеньям, торговали поношенной одеждой. Больше всего народу там было по утрам, когда люди выходили из церкви, но к моему приходу во второй половине дня толпа сильно поредела, и морозная погода не отпугивала только самых смелых и одиноких покупателей, которые копались в обносках и мишуре вместо жареной птицы на семейном столе. В теплые месяцы лотки являли настоящее буйство красок – кроваво-красных, небесно-голубых, ярко-желтых и белоснежных, докуда мог видеть глаз, – но в это время года людям были нужны теплые куртки, толстые шарфы и прочная обувь.
Ларек Кезии находился на полпути вдоль Розмари-Лейн, и я видела, как она согнулась над кучей дамских жакетов и пальто. Каждое утро она привозила все это на тачке из Хаундсдитча и была одной из немногих торговок, которые заботились о своем товаре; она выводила пятна щелочным раствором, штопала дыры и прорехи. Какая-то женщина приценивалась к ее жакетам, поочередно расправляя рукава и качая головой. Когда я приблизилась к ларьку, она уже ушла, а Кезия сидела на табурете и дула на озябшие пальцы.
– Нет надобности простужаться, когда так мало покупателей, – сказала я нарочито бодрым тоном. Мой собственный шерстяной плащ был куплен у Кезии несколько лет назад. Если дела шли ни шатко ни валко, то мы коротали время, выдумывая истории о людях, которые раньше владели этими вещами. Мы сошлись на том, что мой плащ принадлежал прекрасной женщине, которая влюбилась в моряка, уплыла вместе с ним в Вест-Индию и продала свои теплые вещи, поскольку они были не нужны в ее новой жизни.
Кезия скорчила гримасу и встала, чтобы обнять меня.
– Похоже, что все уже успели приодеться. А те, кто не успели, сидят по домам.
Она присмотрелась ко мне, и на ее лице отразилось понимание. Потом она оглянулась по сторонам, как будто я могла спрятать Клару под юбкой.
– Где она?
– Ее там не было.
– Ох, Бесс… – лицо моей подруги вытянулось. – Она умерла?
Я покачала головой.
– Нет. Каким-то образом ее уже…
– Пенни за покраску! – крикнул продавец париков у меня за спиной, так что я вздрогнула. Он повторил свои слова на идиш и еще на трех языках. Я придвинулась к лотку и тихо сказала:
– Ее уже забрали.
Кезия заморгала.
– Кто?
– Вот это самое странное. У них написано, что это была я.
Она покачала головой, а я плотнее запахнула плащ.
– Та, кто забрала ее, назвала мое имя и адрес. Я не понимаю, Киз. У меня голова идет кругом. Я направилась сюда и даже еще ничего не сказала Эйбу. Он будет… – У меня перехватило горло, и я могла только шептать: – Мою дочь забрали на следующий день после того, как я оставила ее там. Все эти годы ее там не было… все это время.
– Что? Но кто это мог быть? Ведь Дэниэл…
– Да, он умер.
Кезия широко распахнула карие глаза.
– А что, если он не умер?
– Нет, умер. Об этом написали в газете.
– Ты не умеешь читать.
– Я заплатила мальчику, чтобы он мне прочитал. Он мертв, Киз.
– Пенни за покраску! – завопил продавец париков.
– Но почему кто-то решил забрать ее? Да еще от твоего имени?
– Во-первых, я не понимаю, как они узнали, кто я такая. В госпитале ты не называешь свое имя, свой адрес и все остальное для сохранения тайны личности. Но кто бы это ни был, он знает, кто я такая и где я живу. Каким образом?
Кезия поправила свой капор, заправив выбившиеся пряди черных волос.
– Теперь ты заставляешь меня нервничать.
– Понимаю.
– Может быть, они просто скрывают, что она умерла, и выдумали эту историю, чтобы ты не так сильно переживала?