Отдай мне мужа! - Светлана Демидова

Уходя из дома, Лиза никогда не утруждала себя тем, чтобы гасить свет по очереди во всех комнатах. Она просто открывала щиток в коридоре и опускала рубильники двух автоматов. Зная это, я сунул руку за дверцу щитка, поднял рубильники, и квартиру тут же залил яркий свет. Дверь в гостиную была приоткрыта, и я сразу увидел наряженную елку. В этом году Лиза сменила ее разномастное убранство на одинаковые ярко-красные блестящие шары. Мне было жаль старых смешных игрушек, многие из которых остались со времен нашего с Лизой детства, но я не мог не отдать должного новым шикарным украшениям. Старую гирлянду из лампочек в виде разноцветных снежинок жена тоже сменила. Теперь елку обвивали тонкие сверкающие нити. Это выглядело настолько стильно, что наше деревце вполне могло бы достойно украсить зал какого-нибудь недешевого ресторана. Правда, за два дня, что елка простояла у нас дома, она слегка привяла. Вокруг нее на полу валялись сухие иголки. Лиза каждый день выметала их, но они падали снова, и я находил в этом какое-то щемящее и странное удовлетворение – поскольку это было правильным и закономерным. В конце концов, потеряв блеск и роскошную мишуру, елка окажется лежащей в глухом прямоугольнике двора. И это точнее, чем календарь, обозначит нам, что год минул и, как вихрь, налетел следующий; что за разной нелепой кутерьмой непоправимо и безвозвратно пролетело время.

На столе, накрытом бежевой кружевной скатертью, лежало несколько свертков, упакованных в разноцветную блестящую фольгу. Свет елочных гирлянд отражался в фольге, дробился в ее складках, и свертки напоминали огромные драгоценные камни. К каждому свертку с подарками была приколота записка с именем и прозвищем того, кому предназначался подарок, например: домовенок-Каринка, Давид-ворчун, Жорик-Аладдин. К стоявшей рядом початой бутылке виски была прислонена грифельная доска Игната, на которой Лиза написала мне послание:

«Мой дорогой неисправимый Дон Кихот! Карина заехала за нами пораньше, чтобы я помогла ей с праздничным столом. Сейчас сидит внизу в машине, ждет нас. А ты захвати, пожалуйста, подарки. Я их специально оставила дома, чтобы вручить только с боем курантов и раньше времени не смущать детишек!

Постарайся приехать к нам еще до наступления следующего года!!! Ждем!

Целую, твоя Лиза».

Внизу рукой Игната был пририсован сильно заваливающийся на бок полосатый кот, какового я узнал только потому, что сам учил сына рисовать кошек. Надо заметить, что я очень плохой рисовальщик, и потому Игнатовы коты всегда получались весьма уродливыми. А этот, который исключением не стал, явно был готов зарыдать. Под рисунком Игнат написал: «Это папа». Впору было подивиться детской прозорливости. Внутренне я рыдал.

Я любил их обоих без памяти, а о том, что Лиза станет моей женой, мечтал с детства. Милая Лиза… Она вызывала во мне непроходящую, мучительную нежность. Хрупкая, невесомая, она будто парила над землей, а я рядом с ней казался себе слишком тяжеловесным, слишком неуклюжим. Легкая, воздушная, фантазерка, искрящаяся весельем, она была в то же время и очень земной, и практичной. Она была мудрой, моя Лиза. Парадоксально мудрой, вопреки здравому смыслу. То, что она говорила, в чем уверяла, порой казалось бессмысленным и бестолковым, но потом становилось совершенно очевидным, что именно одна Лиза и была права. И от каждого ее очередного провидения и предвидения у меня всякий раз тревожно билось сердце, и хотелось удержать в душе этот миг погружения в безоглядные Лизины дали. Но потом эти дали опять затягивались туманной дымкой, я снова возвращался на землю и снова начинал подвергать сомнению доводы жены и пренебрегать ее советами, тем более что и сама Лиза уже не парила над буднями, а распоряжалась сиюминутными делами, обыденными и привычными.

Крутя в руках ярко-оранжевый сверток с подарком, я вдруг вспомнил, что впервые увидел Лизу с рыжим апельсином в руке. Нам было по десять лет…

Мне сразу захотелось опуститься на диван, закрыть глаза и предаться сладким воспоминаниям, но я понимал, что времени на это у меня нет.

Я отыскал на антресолях корзину из ивовых прутьев, которую нам как-то подарили Караяны. Мы никак не могли найти ей применения, и я обрадовался, что сегодня могу дать понять Карине – их подарок служит нам самым замечательным образом. Я сложил подарки в корзину, затем тщательно побрился, чтобы дамы, которым предстояло поздравить меня с Новым годом, могли ощутить бархатистость моих щек. Вылив на себя чуть ли не четверть флакона туалетной воды, запах которой особенно любила Лиза, я вышел из дома.

Погода была такой сырой, как будто стояла осень. Всю первую половину декабря держались морозы, выпал снег, но обрадоваться настоящей зимней погоде под Новый год мы не успели – внезапно наступила отвратительная, нездоровая оттепель. Нечто неприятно маслянистое падало на асфальт, растекалось по нему тонкой пленкой, и блестящая скользкая мостовая, отражающая многочисленные праздничные огни, была словно подернута гигантской липкой паутиной. На каждом дорожном спуске свет фар утыкался в жидкий молочный суп. Я подумал, что ехать к Караянам будет небезопасно. Настроение испортилось окончательно.

А улицы города были заполнены веселыми людьми, которые не обращали никакого внимания на декабрьскую мокрядь. Одни направлялись в магазины, чтобы купить то, что по какой-то причине забыли. Другие с довольными лицами торжественно несли домой покупки в нарядных пакетах с красноносыми Дедами Морозами и румяными Снегурочками в кокошниках. Особенно много народу было возле уличных «развалов» с мелким товаром и сувенирами. Я бросил ревнивый взгляд в сторону газетного киоска. Возле него не было ни души. Да, конечно, в данный час людей интересовало разве что, кто из соседок по застолью наденет платье «от-кутюр», какой новый салат выставит хозяйка, да какой подарок найдешь в полночь под елкой. Я только вздохнул от досады.

После поворота с главной городской улицы я включил радио. Органная музыка напомнила мне о протестантской церкви в Пятигорске – симпатичный домик, с крышей, обитой дранкой, с круглыми окнами, – куда водила меня в детстве бабушка и где настоятель прихода отец Аристарх, маленький суетливый грек, дал мне впервые прочесть Библию. Перед моими глазами встал образ преподобного отца с лысым, странно заостренным черепом. А вообще он напоминал старого доброго клоуна, его потешные ужимки, должно быть, весьма веселили Господа Бога. Когда Аристарх начинал песнопение, его вставная челюсть то и дело выскакивала изо рта, и он коротким отработанным движением отправлял ее на место.

В Пятигорске, как сообщал метеопрогноз, сейчас выпал снег и, несмотря на яркое зимнее солнце, держался уже три дня. Жалко, что сейчас я нахожусь за тысячи километров от него. В этот вечер мне казалось, что тихий уютный городок у подножия Машука – единственное место в мире, где чувствуешь в себе силы не бояться грядущего года, пусть даже там выпал снег.

Дорога, усыпанная опавшими листьями, казалась непроезжей, но через несколько километров должно было начаться хорошее шоссе, и я рассчитывал уже через час добраться до дачных поселков Петербурга. Это было западное шоссе, и обычно я пользовался им, но поскольку времени было в обрез, а Караяны жили на севере от города, я решил выиграть время, найдя на карте путь покороче.