Две сорванные башни - Дмитрий Пучков

– Не смотри, что я голый, – он стыдливо отвернулся от Федора и покраснел. – На самом деле я белый и пушистый. Болею немного.

Карапуз инстинктивно подался назад:

– Чем это?

Хмырь поспешил успокоить отпрянувшего парня:

– Не бойся, это не заразное.

По всему было видно, что Федора это не убедило. Брезгливо поморщившись, он двинулся в обход рассевшегося на валуне хмыря, стараясь держаться в стороне. Чтобы держать источник заразы на дистанции, он решил слегка надавить на бедолагу, показав тому свою осведомленность:

– Мне Пендальф все про тебя рассказал! Только я ничего не помню.

Голый, которого явно «пробило» на откровенность, не замечал или старался не замечать презрительного к себе отношения, да, впрочем, чему-чему, а этому он давно не придавал большого значения. Поэтому вместо неуместных в его положении обид он постарался проявить максимальную дружелюбность:

– Ниче… Это временный отвал башки. У меня постоянно такое бывает.

Федор, однако, не был настроен на задушевные беседы – вместо этого он вспомнил уроки Пендальфа и принялся «раскручивать подозреваемого», запустив крючок, что называется, «на дурачка»:

– Вроде он говорил, что у тебя звездная болезнь.

Уловка была детской, но Голый попался на нее, заглотив приманку по самые жабры:

– Не звездная, а лучевая! – обиделся хмырь. Карапуз пропустил мимо ушей детские обиды подозреваемого и, весьма довольный своей сообразительностью, принялся «колоть» поплывшего доходягу:

– Точно, я все вспомнил. Ты мутант из Чернобыля. И зовут тебя… – он приблизил свое лицо, скорчив для пущей убедительности максимально жуткую гримасу, – Шмыга!

Теперь отпираться хмырю было просто глупо, поэтому он решил пройти по «дурке»:

– А как это переводится?

Федор сделал вид, что не заметил попыток хмыря уйти от ответственности, и уверенно довершил расследование:

– По-нашему – Голый… а на твоей мове – Шмыга. По-моему, так дело было.

Голый окончательно перестал нагонять туману и – даже совсем наоборот – чуть не расплакался от внезапно нахлынувших на него воспоминаний о вольной бандитской жизни. Он потер лапкой набухшие от слез веки и окончательно сознался:

– Точно. Шшш… ш… шмыга.

Федор сам едва-едва не прослезился, глядя на Голого…

Впрочем, сентиментальничать им пришлось совсем недолго. Душераздирающий вой, всколыхнувший, как показалось, трясину под ногами путешественничков, был способен поднять даже мертвых из могил. Во всяком случае, Сеня проснулся без будильника.

Подскочив на полметра, он перепугал Федора и новообретенного Шмыгу диким воплем, запросто могущим поспорить с любым болотным чудищем:

– Собака проснулась!

– Полундра! – это уже драл глотку заметавшийся среди чахлых кустиков хмырь.

Не дожидаясь голосования по выдвинутому предложению, Шмыга по-пластунски заполз то ли под клюкву, то ли под брусничник и принялся со знанием дела окапываться, пока растерявшиеся карапузы силились сообразить, что к чему.

Сеня подхватил на руки своего босса, который растянулся в болотной жиже, в очередной раз «схватив клина», – Федору примерещился тот самый эсэсовец, что пытался выколоть ему глаз на лесной турбазе. Принявшись лупить хозяина по щекам, Сеня тщетно пытался добавить приятелю оптимизма:

– Вставай, чего развалился! Это не собака, это эсэсовец на «мессере»!

Силой втащив Федора под чахлый куст морошки, где затаился их порядком перепуганный проводник, карапуз принялся аккуратно изучать воздушную обстановку вокруг, стараясь не слишком нарушать маскировку, и параллельно краем уха прислушивался к сдавленному шипению Шмыги:

– Дальше только за баксы поведу! Меньше чем за тридцатку не подпишусь.

Низехонько над их головами пронесся самолет, щедро украшенный крестами. На «морде» летательного аппарата пижонисто красовалась драконья голова, хищно скалившая схематично нарисованную алую пасть. На месте реального дракона такими зубами стоило бы сразу перегрызть себе глотку и не мучаться на пенсию по инвалидности.

Лицо фашистского аса, рулившего свою машину на предельно малой высоте, выражало предельную сосредоточенность – он старательно нарезал круг за кругом над головами приникших к земле путников, стараясь углядеть место их схрона.

Неутомимый Шмыга продолжал портить воздух и настроение:

– У них глаз – алмаз, ухо – зверское! Сеня, стиснув зубы, зло посмотрел на хмыря и помахал кулаком перед носом паникера. Тот, в свою очередь, испуганно моргнул и поспешил исправиться:

– Но за тридцатник проведу легко.

Сеня отмахнулся от алчного проводника и наклонился к Федору, голова которого лежала у него на коленях.

– Че, Михалыч, опять захорошело?

Федор не удостоил своего верного оруженосца ответом. Впрочем, поручиться за то, что он хотя бы услышал вопрос, было совершенно невозможно.

Самолет в последний раз просвистел над самыми головами, задевая брюхом камыши, и, резко набрав высоту, вскоре превратился в точку на горизонте, которая быстро пропала из виду.

Шмыга выбрался из-под куста, разминая затекшие конечности:

– Керосин у фашиста кончился. На дозаправку, гад, полетел. Помню, одна такая падла аж до Красной площади долетела., Руст-Шруст… запамятовал… вот ведь хохма была…

I'll be back.

Губернатор Калифорнии

Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас.

Девиз общества анонимных алкоголиков

Агроном, Лагавас и Гиви, пробиравшиеся по следам двух безвременно утраченных карапузов через мрачный и, прямо скажем, странноватого вида лес, беспрестанно крутили головами, словно надеялись за соседним кустом найти прикорнувших поспать Чука с Геком.

Лес выглядел так, будто за каждым стволом здесь поджидала лихая банда форменных упырей и головорезов, уже вырезавших все живое в округе и оттого с еще большим желанием караулившая на местных тропинках «свежее мясцо».

Здесь царил вечный полумрак – солнечный свет практически не проникал к подножию огромных деревьев, надежно укрывавших от него разнообразную «неформальную» растительность – бледные и чахлые кусты, мощные лианы и вездесущий мох.

Гиви, более всех привычный к лазанию по всяким стремным местам, не гнушался жрать всякую дрянь, растущую в местных чащобах, прихватывая по пути то какую-то белесую ягоду, то грибообразный нарост с поваленного дерева, а если что, то не гнушаясь и замшелой шишкой, случайно попавшейся под ноги. Его спутники только укоризненно посматривали на гнома да покачивали головой.