Тяжёлый дождь - Diamond Ace

Минуты отбивают множества моих недоумений.

Я чувствую, как напряжение сдавливает грудь, что-то идёт не так. Предчувствие трагедии.

Раскат грома, и я вижу, как бритва рассекает вену на хрупком предплечье. Опаловый кафель покрывается эритроцитами, а Каталина, прищурив один глаз, по-прежнему сверлит моё лицо взглядом. Нельзя это назвать ужасом или паникой. Ступором или прострацией. Всё, что тебе известно, – нужно остановить кровотечение. Ну, чтобы человек не умер.

Шесть салфеток на место пореза.

Перетягиваю носком локоть. Поднимаю конечность выше уровня сердца.

Латая рану и вспоминая, где находится ближайший госпиталь, я замечаю, что Каталина не сопротивляется, не паникует, даже почти не дрожит в отличие от меня. Она не хочет умирать. Или не боится. Я беру её на руки, предварительно схватив листок и сунув его в карман.

Седьмой круг ада. Город Дит. Минотавр впускает Каталину, но я её туда не пускаю.

Те двадцать скоротечных ступеней показались нескончаемыми на пути к свободе.

Я кричу, чтобы Каталина подняла руку.

Ничего.

Подними, подними сраную руку!

И она сделала это. Она услышала меня, исполнила то, о чём я ее попросил.

Сотни домов проносятся мимо и остаются где-то там, позади. Неважно, что у тебя за спиной. Сколько бы родных и близких ни погибло, ты всё равно найдёшь способ утешить себя. Боль пройдёт, воспоминания когда-нибудь уйдут. Нет ничего вечного, нет ничего святого. Всё проходит. Любовь, дружба, здоровье. Не нужно надеяться на то, что ты в любой момент можешь пойти в «Лэнгот» и стереть данные о собственной матери. Как будто её никогда и не было.

Не надо писать предсмертные записки, надев на шею петлю или приставив дробовик к подбородку. Да, покончить жизнь самоубийством – смелый поступок, кто бы что ни говорил. Все эти слюнтяи, утверждающие, будто суицид – удел слабых людей, найдут тысячу причин не глотать горсть Прозака. Каким бы говном они ни были. Им просто не хватает смелости. Но бежать от боли – бесполезно. Её нужно замещать. Не знаешь как? Зайди в любую школу, посиди на уроке химии. Твоя память – это субстрат, в котором будет происходить реакция замещения. Что ты возьмёшь за атакующий реагент – исключительно дело вкуса.

Выйди на улицу и пальни из того самого дробовика по прохожему. Познакомься с какой-нибудь шлюхой, накачай её самым дерьмовым пойлом, затащи в кровать. Знаешь, что еще лучше? Не предохраняйся. Заставь свои поджилки высохнуть. Встань на колени перед случайностью. Почувствуй, каково это – отсосать у фортуны.

Каково это, когда её член разрывает тебе глотку.

Вернись на второй круг. Пусть твоя душа разобьётся о скалы преисподней.

Семирамида, Клеопатра. Похотливые и развратные. И они там, где нет Венеры и Купидона.

Дыхание Каталины становится всё тяжелее. Её бледное лицо по-прежнему невозмутимо.

Госпиталь через пару километров.

Предчувствие трагедии. Тебе кажется, что вот-вот у твоих ног разверзнется пропасть, а дальше – только затяжное падение. Ты никогда не сумеешь среагировать.

Вверх или вниз, вверх или вниз. Что ты выберешь? Южное солнце или ничего.

Мысли закручивают ураган, Минос подхлёстывает плетью, адреналин провоцирует меня. Заставляет утопить педаль. Положить стрелку. Всё что угодно. Лишь бы успеть.

Каталину уводят в отделение скорой помощи, медсестра заверила меня:

– Не беспокойтесь. Вы – молодец. Всё сделали правильно.

Я предупредил её, что Каталина не разговаривает.

– Ещё бы, такой стресс. Мы всё понимаем, ожидайте в приёмной.

Даже если ты знаешь, что всё будет хорошо, заверения постороннего человека заменяют мощнейший антидепрессант. Скажите мне, что завтра солнце застынет в зените и вечно будет освещать мой путь, и я возрадуюсь, будто младенец первого круга, и отправлюсь в исповедальню. Смачно засажу какой-нибудь Франческе или Дидоне. Будь проклят пастор с его речами: "Нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем".

Я достаю тот листок, который лежал на раковине в ванной комнате.

Иногда так бывает: попытка самоубийства кажется сущей мелочью по сравнению с маленьким желтым листочком…

Письмо начинается так: "Дэл Симмнос. Тебя ведь так теперь зовут?"

Это послание, написанное самим Дэлом перед затиранием памяти.

Компания "Лэнгот" научилась стирать людей. Мистер Симмонс научился стирать эмоции. Может быть, он не первый, кто додумался провернуть подобное. Но то, что мне теперь известно, и, скорее всего, известно Каталине, меняет ситуацию в корне.

Круг девятый.

Предатель родных.

Брут, Кассий, Иуда Искариот, Дэл Симмонс.

– Ваша девушка в порядке, кровопотеря незначительная. Через пару минут можете отвезти её домой, но не оставляйте…

Заткнись. Приведи Каталину. Нам пора убираться.

Пока гарпии не истерзали наши тела. Сука…

12

Мы остановились в дешевом мотеле "Зевс", который находится в сотне километров от города. Когда мы добрались до него, уже стемнело. Нас встретила пожилая женщина с сигаретой в зубах, отчаянно давившая таракана прокуренной газетой.

Такое ощущение, будто Каталина забрала все мои силы в дороге. В свете мигающих ламп нашего будущего ночлега её лицо кажется лиловым. Увидев свою физиономию в разбитом, висящем за административной стойкой зеркале, я лишь убедился в собственном предположении. Рана, оставленная мне Марией в исповедальне, не желала затягиваться, глаза – две красные паутины, наполовину прикрытые веками. Щетина. За ухом – намокшая сигарета.

Потрёпанный Аль Пачино.

Лицо со шрамом.

Говорят, одиночество – эмоциональное состояние человека, связанное с отсутствием близких, положительных эмоциональных связей. Стоит лишь подумать о подобной комбинации слов, как становится ясно – такое определение мог дать лишь воистину одинокий человек, социолог-отличник или психолог-аутист. Они говорят, что к одиночеству ведут низкая самооценка, слабые навыки общения.

Я вообще не говорю в исповедальне. Я просто трахаю своих подруг.

Но становлюсь ли я всё более одиноким от того, что не налаживаю с ними прочный контакт?

Испытываю ли я положительные эмоции, когда Эмили раздирает мой лобок?

Иногда не нужно быть Демосфеном, чтобы заиметь человека. Прижать его к себе или поцеловать. Или дать в рот.

Полифоническое одиночество.

Ты знаешь, что можешь позвонить кому-либо, выпить пива с этим "кем-либо", осуждая эвтаназию, или обсудить с "Другом" проблемы в постели. Всегда найдётся такой человек, который выслушает, даст нелепый совет, возомнив себя врачевателем искалеченных душ. Ты пожмёшь его руку, или же поцелуешь её. И всё. Ты заснёшь крепче прежнего, взбив гипертрофированную подушку своего эго и укрывшись грязным одеялом одиночества. Вселенная останется на месте.