Взгляд в темноте - Мэри Хиггинс Кларк

— Нам сюда… не так быстро. — Путь 112. На табло надпись: «Маунт-Вернон… 8.10». Поезд, видимо, только что ушел. Зачем он привел их сюда?

По пандусу они спустились к платформе 112. Их шаги по железным ступеням отдавались звенящим эхом. Шум голосов утих, тепло терминала поглотил холодный, всепроникающий сквозняк.

На платформе ни души.

— Сюда. — Он заставил ее двигаться быстрее, обогнуть платформу, спуститься по еще одному пандусу. Где-то журчала вода. Куда они идут? Темные очки не давали ничего увидеть. Ритмичный пульсирующий звук… насос… пневматический насос… они спускаются в недра терминала… глубоко под землю. Что он собирается делать с ними? Слышен грохот поездов… наверно, рядом тоннель…

Бетонный пол уходил все ниже. Проход стал шире. Они оказались на площадке размером с половину футбольного поля, заполненной толстыми трубами, валами, грохочущими моторами. Налево… примерно в двадцати футах… была узкая лестница.

— Наверх… быстрее. — Похититель задышал, с неприятным свистом глотая ртом воздух.

Шэрон слышала его пыхтенье за спиной. Она стала подниматься, неосознанно считая ступени… десять… одиннадцать… двенадцать. Лестница заканчивалась узким пролетом, ведущим к толстой железной двери.

— Отодвинься. — Он навалился на Шэрон, и она сжалась. Он поставил мешок, быстро взглянул на нее. Даже в тусклом свете было видно, что на лбу у него блестят капли пота. Он достал ключ, вставил в замок. Раздался скрежет, и ручка повернулась. Он распахнул дверь и втолкнул Шэрон внутрь. Бормоча, подхватил мешок. Дверь закрылась. Сквозь влажную темноту она услышала щелчок выключателя.

После секундной задержки над головой замигали пыльные флуоресцентные лампы.

Шэрон увидела грязную сырую комнату, ржавые раковины, заколоченный досками лифт, продавленную кровать, перевернутый ящик из-под апельсинов, старый черный чемодан на полу.

— Где мы? Что вы от нас хотите? — Она почти шептала, но в этой темнице ее голос звучал гулко.

Похититель не ответил. Оттолкнув ее, он бросился к кровати. Уложил на нее мешок и отошел, скрестив на груди руки. Шэрон встала на колени и принялась неловко развязывать бечеву.

Наконец это ей удалось, она раскрыла мешок и стянула его с маленького сжавшегося тельца, освободила Нилу голову. Яростно дернула кляп, стягивая его на подбородок.

С резким булькающим звуком Нил задышал, хватая ртом воздух. Дыхание вырывалось с присвистом, грудь сотрясалась. Поддерживая голову, Шэрон стала распутывать ему повязку на глазах.

— Оставь это! — Приказ прозвучал резко и зло.

— Пожалуйста, он болен… у него приступ астмы. Помогите ему.

Она подняла голову и закусила губу, чтобы не закричать.

Над армейской кроватью к стене были прикреплены три огромные фотографии…

Раскинув руки, бежит молодая женщина, оглядывается через плечо, на лице ужас, от крика рот искривился дугой.

У машины, поджав ноги, лежит блондинка.

Темноволосая девушка прижала руку к горлу, и ее взгляд постепенно становится ошеломленно-пустым.

Когда-то Лалли работала учительницей в Небраске. Выйдя на пенсию, она одна приехала в Нью-Йорк. Да так и не вернулась домой.

Вечер, когда она оказалась на Центральном вокзале, стал переломным. Потрясенная и благоговеющая, она тащила свой единственный чемодан через огромный вестибюль, как вдруг подняла голову и замерла. Она была одной из немногих, кто заметил, что небо на высоченном потолке нарисовано наоборот. Восточные звезды оказались на западе.

Лалли громко расхохоталась. Губы раскрылись, обнажив два огромных передних зуба. Люди бросали на нее взгляды и спешили мимо. Их реакция восхитила ее. Если бы дома увидели, как Лалли задрала голову и смеется непонятно чему, на следующий день это стало бы известно всему городу.

Она оставила чемодан в камере хранения и привела себя в порядок в дамской комнате на главном этаже: разгладила бесформенную коричневую шерстяную юбку, застегнула толстый кардиган, расчесала короткие седые волосы, смочила их и уложила вокруг широкого лица со скошенным подбородком.

Следующие шесть часов Лалли бродила в суетливой, стремительной толпе, испытывая детский восторг. Она перекусила в маленькой дешевой закусочной, рассмотрела витрины в коридорах, ведущих к гостиницам, и в конце концов устроилась в центральном зале ожидания.

Как зачарованная она смотрела, как молодая мать кормит грудью орущего ребенка, как страстно обнимается юная парочка, как четверо мужчин играют в карты.

Толпы редели, раздувались, снова редели под знаками Зодиака. Около полуночи она заметила, что одна группа долго не уходит, шесть мужчин и миниатюрная, похожая на птичку женщина. Они держались вместе и разговаривали с непринужденностью старых друзей.

Женщина обратила на нее внимание и подошла.

— Вы здесь новенькая? — Голос у нее оказался дребезжащим, но добрым. До этого Лалли видела, как женщина доставала газету из урны.

— Да, — ответила она.

— Есть куда идти?

У Лалли был забронирован номер в гостинице христианской ассоциации, но что-то заставило ее солгать.

— Нет.

— Только приехали?

— Да.

— Деньги есть?

— Немного. — Еще одна ложь.

— Ну, не беспокойтесь. Мы вам все покажем. Мы здесь все время проводим. — Она махнула рукой в сторону мужчин.

— Вы живете где-то рядом? — спросила Лалли. Женщина улыбнулась, обнажив плохие зубы.

— Нет, мы живем здесь. Я Рози Бидуэлл.

За все безрадостные шестьдесят два года жизни у Лалли не было близкого друга. С появлением Рози Бидуэлл все изменилось. Вскоре Лалли приняли в постояльцы вокзала. Она избавилась от чемодана и, как Рози, хранила вещи в пакетах для покупок. Привыкла к их жизни: неторопливое ковырянье в дешевой еде из автомата, нечастый душ в общественной бане в Гринвич-Виллидж, сон в ночлежках, общежитиях по доллару за ночь или центре Армии Спасения.

Или… в собственной комнате на вокзале.

Это был единственный секрет, который Лалли не раскрывала Рози. Будучи неутомимой исследовательницей, она изучила каждый дюйм терминала. Она взбиралась по лестницам за оранжевыми дверями платформ и бродила по мрачному, пещеристому промежутку между полом верхнего яруса и потолком нижнего. Нашла потайную лестницу, которая соединяла два женских туалета, и, когда нижний из них закрывали на ремонт, часто спускалась по лестнице и спала в нем. Там ее не тревожил никто, столь же сообразительный.

Она даже прошла вдоль путей в тоннеле под Парк-авеню, вжимаясь в бетонную стену, когда мимо проносился поезд, и делила объедки с голодными кошками, рыскавшими в темноте.

Но больше всего будоражила ее территория в самых недрах вокзала, которую охранники называли Синг-Синг[2]. Насосы, вентиляционные шахты, воздушные клапаны и генераторы, пульсирующие, скрипящие и стонущие, были сердцем вокзала. Особенно интриговала ее дверь без надписи на верхнем пролете узкой лестницы. Она осторожно упомянула о двери охраннику, с которым подружилась. Расти сказал, что это всего лишь жалкая дыра, где раньше мыли посуду для «Устричного бара», и делать там нечего. Но она изводила его, пока он не показал ей комнату.