Потерянные сердца - Эми Хармон

Мальчишки семейства Мэй, особенно Уэбб, прицепились ко мне как репей. Я постоянно вежливо стараюсь от них отвязаться, но не успеваю и глазом моргнуть, как они возвращаются. Уэбб запомнил, как зовут всех моих животных, и каждый раз приветствует их длинным списком имен, повторяя их по памяти, как апостолов из Библии, которую Дженни заставила меня прочитать.

– Привет, Бумер, Будро, Самсон, Далила, Тягач, Гус, Джаспер, Юдифь, Лассо, Везунчик, Уголек и Перчик! – восклицает Уэбб, но всегда почтительно понижает голос, когда здоровается с ослами Горшком и Котелком, которым мальчишка, похоже, нравится.

Моя лошадь Дама тоже его любит, и Уэбб приветствует ее с таким же восторгом.

– И тебе привет, красавица Дама, – говорит он, а потом продолжает болтать без умолку, пока я не отошлю его к родным или кто-нибудь не придет забрать его.

Мне хочется расспросить мальчишку о том, о чем я не имею права спрашивать. Узнать побольше о его сестре, о том, почему ее муж загадочным образом отсутствует, и о кожаной сумочке, которую она всегда носит с собой, но я молчу. Она представилась мне как Наоми Мэй, и мысленно я продолжаю называть ее так, но Уэбб сказал, что ее зовут миссис Колдуэлл, и Колдуэллы, которые путешествуют в нашем караване, явно связаны с семейством Мэй. Зато я могу спросить Уэбба о том, как дела у его матери. Мальчик хмурится, как будто ему и в голову не приходило, что с мамой может что-то случиться.

– У нее все хорошо, мистер Лоури. Говорит, чтобы вы приходили к нашему костру ужинать, если захотите, раз уж у вас нет никого, кто бы о вас позаботился, – объявляет он.

– Я сам о себе забочусь, как и все взрослые люди.

– А мой папа нет. И Уоррен. За них это делают мама, Эбигейл и Наоми.

– Твой папа много трудится. Как и Уоррен.

– Не так много, как мама.

– Верно. Думаю, на свете сейчас не найдется никого, кто бы трудился больше, чем твоя мама, – бормочу я себе под нос.

– Приходите на ужин, мистер Лоури. Готовить будет Наоми, у нее получается не так хорошо, как у мамы, но голодным никто не остается. Папа говорит, это главное.

Уэбб приглашает меня каждый день, но я не соглашаюсь. После нескольких отказов он приносит мне буханку хлеба.

– Наоми передала, – говорит он, и меня охватывает радость.

Я не знаю, сделано ли это в благодарность за то, что я терплю ее братьев, или же здесь кроется приглашение к чему-то большему, но я смакую каждую крошку просто потому, что хлеб испекла она. Я постоянно чувствую ее присутствие. Даже держась на расстоянии, я присматриваю за ней, то и дело отправляясь к хвосту каравана и еду сзади, убеждая себя, что лишь желаю проверить, не отстал ли Уэбб от своих. Эбботт только рад, что я беру на себя роль замыкающего. Так он может спокойно оставаться впереди и не беспокоиться о том, что кто-то потеряется.

Каждый вечер повозки ставят в круг, волов распрягают и отправляют пастись, а мужчины по очереди следят, чтобы скотина не разбрелась в поисках более сочной травы. Когда животных начинает клонить в сон, их стреноживают, привязывают к кольям или загоняют в круг из повозок, которые соединяются цепями, чтобы получился загон. Тем, у кого с собой много скотины, всегда сложнее. Зачастую они вынуждены спать среди своих животных за пределами круга. Обычно так поступаю и я – ставлю палатку там, где пасутся мои мулы, или просто кладу под голову седло и сплю под открытым небом.

На пятый день я просыпаюсь от раскатов грома. Небо затянуто черными тучами, такими плотными, что даже рассвет не может разогнать мрака. После выхода из Сент-Джо нас время от времени донимали моросящий дождь и короткие ливни, но надвигающаяся буря – это совсем другое. Вместо того чтобы отправиться в путь с рассветом, мы оставляем фургоны в кругу. Эбботт дает команду поглубже вбить колья, удерживающие животных и палатки, закрепить колеса повозок цепями и покрепче все привязать. Всех животных загоняют в центр круга: волы, лошади, мулы и прочий скот сбиваются в тесную кучу под мрачнеющим небом. Я стреноживаю Даму, ослов и мулов возле повозки Эбботта и успеваю спрятаться под нее, прежде чем небесные воды проливаются на прерию.

Дождь не капает, он льет стеной. Струи разрезают воздух и падают на землю, перемешивая грязь. Мы прячемся от стихии в палатках и повозках, которые не дают дождю лупить нас, но не могут защитить от влаги, просачивающейся через трещинки и просветы. Под повозкой Эбботта расползаются лужи, пока все земля у нас под ногами не превращается в жижу. Эбботт особенно не жалуется. Потому он мне и нравится. В этом они с Дженни похожи, хотя Эбботт за словом в карман не лезет и всегда готов рассказать какую-нибудь байку. Я слушаю его болтовню, убаюканный шумом дождя и вынужденным бездействием. Погода хоть и сырая, зато не ветреная. Такой ливень остается только переждать. Я уже начинаю дремать, когда Эбботт вдруг прерывает свой рассказ о встрече с черноногими в Орегоне – историю, которую я и так уже слышал.

– Что она творит? – спрашивает он, но я так устал, что мне все равно.

Я даже глаза не открываю. Мне мокро, но спать тоже хочется, к тому же в такой дождь мне не нужно беспокоиться о табуне: вряд ли кто-то может украсть животных или спугнуть. Я поставил их в кружок – мордами внутрь, хвостами наружу, – и мне лень даже приподнять шляпу, чтобы посмотреть, о чем там ворчит Эбботт.

– Чтоб мне провалиться! Я уж думал, что все на свете повидал, – бормочет он.

Я бы предпочел, чтобы Эбботт оставил свои замечания при себе. Я же знаю, что он пытается втянуть меня в разговор.

– Эта бесовка решила устроить стирку под дождем.

Мои веки распахиваются. Я не знаю, как догадался, что речь о Наоми, но уверен, что это она. Я приподнимаю край холстины и выглядываю наружу. Повозки семейства Мэй прицеплены к фургону Эбботта. Вчера вечером они последними встроились в круг, соединив хвост с головой каравана.

Наоми Мэй вынесла два ведра со стиральной доской и теперь энергично трет белье, сжимая в правой руке кусок мыла. Ее тонкое платье промокло насквозь, а на голове у нее шляпа Уэбба вместо собственной. Наоми невозмутимо обрабатывает одежду всего семейства. Не тратя времени на полоскание, она просто перекидывает намыленные вещи через цепь между повозками, позволяя ливню сделать все за нее.

– Аака'а, – тихо выдыхаю я и выбираюсь под проливной дождь.

Мгновенно промокнув до нитки, я иду к ней, придерживая край шляпы, с которой стекает вода. Про себя я повторяю, что могло быть и хуже. Ветра нет, только тяжесть падающего с неба дождя, но и без ветра приятного мало.

– Так и умереть недолго, – рявкаю я, приблизившись к Наоми и расправляя у нее над головой свой промокший плащ, чтобы хоть немного защитить ее от дождя.

– Я никогда не болею, – кричит она в ответ, продолжая тереть белье.

– Не говорите так. Тому, кто говорит «никогда», жизнь спешит доказать обратное. – Дженни постоянно повторяет эту пословицу.

Но Наоми Мэй лишь качает головой.