Дочь партизана - Луи де Берньер

Роза любила кроликов, хоть иногда ела крольчат, и терпеть не могла тупых кур, которые злобно клевали друг друга в гузки и выдирали друг дружке хвосты. Однажды она кинула в курятник мертвого воробушка, и того порвали в клочья. Вот так же, сказала Роза, себя ведут балканские народы: безжалостно и беспрестанно клюют друг друга в задницы.

Кур держали ради яиц, а на мясо шли старые петухи, если только не ожидалось гостей. Роза поведала крестьянскую байку о старом петухе, которого решили заменить молодым. Поняв, что его ждет кастрюля, старик предложил юному петушку бег наперегонки, но испросил себе фору, сославшись на почтенный возраст. Юнец согласился. Старый петух задал стрекача, молодой кинулся вдогонку. Хозяин, из окна узревший состязание, сварил суп из молодого бегуна – мол, на что сдался петух-педераст? М-да, не умею я рассказывать анекдоты.

– В деревенском детстве есть своя польза: научаешься отнимать жизнь, – однажды сказала Роза. – Я спокойно сворачивала кроличьи шеи.

От ее многозначительно зловещего взгляда мне стало слегка не по себе. Походило на скрытую угрозу, особенно вкупе с сообщением о ноже в Розиной сумке.

Долгое время семейство пользовалось уличным нужником, из которого летом сильно воняло, но в целом он был прекрасным местом для уединенных размышлений. В односкатном кособоком домишке, сложенном из кирпича, стульчаком служила толстая доска с пропиленной овальной дырой. Если по неосторожности что-нибудь туда уронишь – навек простись, ибо луч фонарика высветит лишь сонм жирных белых опарышей. Маленькая Роза боялась ходить в нужник в темноте – ночные шорохи и рыки вмиг превращались в тигров и медведей. Но самый ужас был зимой: хочешь встать – и будто сдирают кожу с ляжек. Да еще братец пугал – дескать, если задница примерзнет, иного выхода нет как ее отрезать. Поэтому зимними ночами Роза мучилась, но терпела. Забавно, как с этим схожи мои воспоминания о доме в Шропшире. И там был уличный нужник, только с тремя очками – видимо, ради человеческого сплочения. Думаю, сейчас такое невозможно. Наверняка Евросоюз запретил.

Обычно отец паяльной лампой прогревал стульчак, но потом, когда тот вконец обгорел, переместил туалет в дом, обустроил водопроводную систему (из колодца через трубу вода закачивалась в резервуар под крышей) и установил водонагреватель. Отпала нужда скалывать лед и растапливать снег, а старый сортир назначили помойкой. Жизнь становится скучной, говорила Роза, когда из нее уходит борьба за выживание. Уже нет того восторга предвкушения, пока греется вода в огромном котле. Отцу, бывшему партизану, новая жизнь казалась странной, и он бурчал, что все превращаются в неженок.

В семье имелась старая машина – трофейный штабной «мерседес», в котором вкусно пахло красной кожей сидений. Усядешься в него и чувствуешь себя надменным властелином. Мощное, но слишком уж величавое авто не предполагало лихачества, и отец катил медленно, не глядя на обгонявшие его мотоциклетки «шкода» и «восход». На «мерседесе» он ежедневно ездил на службу в Белград и злился, когда после работы видел толпу туристов, фотографировавшихся на фоне его машины. Всякая поломка создавала уйму проблем – надо было раздобыть или изготовить нужную деталь, а семейству между тем приходилось кататься на общественном транспорте, в котором, по словам Розы, вечно воняло козами, детской отрыжкой и сырым луком. Я, как это услышал, подумал про наших тогдашних правителей-лейбористов, в частности про Энтони Уэджвуда Бенна[17]: Роза вела себя как хлыщ, который готов мириться с простым народом, пока не окажется в его гуще.

Неподалеку от дома был фруктовый сад, где Роза лазала по деревьям, а позже писала первые стихи. В один мой визит она обстоятельно декламировала свои творения на сербскохорватском и затем объясняла их смысл. Мне было хорошо: я мог долго и неприметно любоваться ее лицом – отражением чувств, в которых приоткрывалась ее душа. Удивительно слушать язык, который не понимаешь. «О господи!» – мысленно вздохнул я, когда Роза сказала, что Верхний Боб Дилан тоже балуется стишками. После нашего знакомства я сделал пару попыток осилить современную поэзию, но, признаюсь, она показалась чем-то вроде словесных нарезок или кроссвордных загадок. Хоть бы мне кто-нибудь знающий ее объяснил. В школе нам часто задавали учить стихи, но то была тягомотина с обилием рифм и строчками равной длины. Пожалуй, современная мура не по мне. Да, а стишков ВБД я так и не услышал. Может, теперь он знаменитость, кто знает.

Кстати, мне понятна Розина страсть лазать по деревьям. Мальчишкой ох уж я полазал! Недавно ездил в Шропшир и увидел, в какую громадину разросся мой любимый дубок. Давно не пробивало меня такой печалью по ушедшим дням и сгинувшему времени.

Однажды Роза получила взбучку. Лысая бабушка рассказала ей сказку об алмазе, спрятанном в яблоке, и Роза распотрошила кучу яблок в саду. Ее заставили собрать ошметки в тачку и отвезти в свинарник. Оказалось, в саду нам нравилось одно и то же. Солнечный свет, пронзавший листву. Мыши-полевки. Воробьиные свадьбы. Скворцы и дрозды, которые, не заметив тебя, усаживались на соседние ветки.

– Когда-нибудь свожу тебя в Шропшир, в свое детство, – сказал я.

Роза обрадовалась, но мы так и не съездили. Трудно выкроить время на путешествие с отставной югославской проституткой, если поглощенная вязанием Огромная Булка требует, чтоб ты вымостил дорожку и сводил дочь в кино. Жизнь с Розой проходила в подвале бесхозного грязного дома, а потом я отправлялся в узилище гламурного Саттона.

Однажды Роза пережила жуткое потрясение, а началось все с лошади.

В саду она подбирала падалицу, и вдруг кто-то пихнул ее в плечо, а затем дернул за рукав. От неожиданности Роза вскрикнула, чем насмерть перепугала огромную ломовую лошадь, которая, всхрапывая и взбрыкивая, пустилась наутек. Во рту коняги торчал клок шерсти, выдранный из Розиного красного свитера.

Роза тоже рванула прочь, но у калитки столкнулась с запыхавшейся пожилой крестьянкой, спросившей, не попадалась ли ей кобыла, которая к тому времени уже не таясь угощалась яблоками.

В общем, усатая тетка предложила Розе прокатиться верхом, и оробевшая девочка не смогла отказаться. Чтобы оседлать рослую кобылу, вначале пришлось залезть на калитку, после чего Роза приказала себе не дрейфить и вцепилась в лошадиную гриву. Кобыла вроде как вознамерилась куснуть ее за ногу, но тетка успокоила – дескать, нет, просто обнюхивает, знакомится.

Трюхая по дороге, объевшаяся яблок лошадь беспрестанно пускала ветры, что веселило Розу, но оставляло равнодушной хозяйку. «Ну, пожалуй, хватит, – наконец сказала тетка. – Иначе тебе далеко возвращаться, да и вон, кажись, дождь собирается».

Разохотившаяся девочка вымолила обещание, что как-нибудь потом ей снова дадут покататься. Кобылу звали Россия – видимо, потому, что была очень большая, доставляла кучу неприятностей и вечно лезла куда не просят. Спешиваясь, Роза подвернула лодыжку, маленько поплакала и захромала домой.