Дочь партизана - Луи де Берньер

Я вслушивался в ее голос, от курения чуть хрипловатый, чудную мелодику ее акцента, и меня будто шибало электротоком. Невольно я представлял, что произошло между ней и отцом, и картины эти меня возбуждали. Ночью они не давали уснуть, всплывали вновь и вновь, точно закольцованная кинопленка. Мелькала мысль: пожалуй, мне на руку, что ее влечет к зрелым мужчинам. В своей распоясанной дури я дошел до того, что прикидывал, не продать ли машину и не купить ли дешевую подержанную, а вырученную сумму добавить в копилку. Хотя уже тогда понимал, что не смогу предложить Розе деньги. Разумеется, машину я не продал. Хватило ума. Однако я продолжал откладывать по пять-десять фунтов, потому что это вошло в привычку.

Порою кажется, что Розину жизнь я знаю лучше собственной. В моей биографии все было благопристойно и здраво, однако на медленном огне английской учтивой сдержанности выкипело немало любви. В конце пятидесятых у меня был приятель, который под аккомпанемент пианино исполнял комические песенки и посреди куплета вдруг выпевал: «Слава богу, я нормальный!»[10]Правда, иногда он выкрикивал: «Лови банан!»[11]Как ни печально, я и моя семья были вполне нормальные. И оттого жизнь моя небогата историями. Все было так нормально, что даже не знаю, благодарить мне Бога или проклинать.

Все мечтают одинаково.

В тот день, когда ИРА убила Эйри Нива[12], я застал Розу в расстроенных чувствах. Она переживала, что нахамила Верхнему Бобу Дилану, и утешалась бутылкой охлажденного белого вина. На предложение угоститься я ответил:

– Охотно, только не давай мне пить больше полутора стаканов.

– Почему? Вино полезно. Без него не культурно.

– Мне вредно. Начинаю чудить. Я почти завязал, теперь моя норма – полтора стакана.

В глазах ее вспыхнул огонек восхищенного любопытства:

– Да? И как ты чудишь?

– Знаешь про Джекила и Хайда?

– Про кого?

– Джекил и Хайд. Хотя с какой стати тебе знать? Это история о враче, который, выпив снадобье, превращался в убийцу. Вот и со мной то же самое, только всякий раз чуть не убивают меня. От спиртного я вдруг зверею и почти всегда затеваю драку. Потом сам не понимаю, как оно все случилось. Последний раз в Уотфорде сцепился со здоровенным подмастерьем-ирландцем. Вот уж идиотская затея, ей-богу. Без выпивки скучно, однако выбора нет. Приходится себя сторожить. Слава богу, уже лет десять не выставляю себя дураком.

– Ты дерешься? Невероятно! Ты всегда такой милый.

– Я милый, пока не переберу. Полстакана мне вполне хватит, и тогда никто не пострадает. Из-за чего ты поцапалась с Бобом Диланом?

Оказалось, ВБД принес котенка, за которым кому-то обещал приглядеть, но Роза взбеленилась и потребовала его вышвырнуть. Видимо, парень был круче меня, потому что Розу послал, а котенка унес к себе. Наверное, еще не знал о разделочном ноже в Розиной сумке.

Роза призналась, что не выносит кошек, хотя, конечно, зря наорала на Боба Дилана, потому что он очень славный и слушает ее стихи.

– Какие стихи? – спросил я. – Ты ничего не говорила.

– Не говорила, потому что ты не поэтического склада.

Намек на мое мещанство меня задел, но вообще-то Роза была права. До нашего знакомства поэзия была мне до лампочки. Я не понимал, какой в ней толк, на моем горизонте она не возникала. Однажды я спросил Боба Дилана, о чем Розины стихи.

– Точно не скажу, она пишет на сербскохорватском, – ответил ВБД. – Но в английском переводе смахивает на китайскую поэзию.

Это ничегошеньки не прояснило, и ВБД продолжал:

– Нить вроде как бессвязных размышлений, которые объединяет последняя строка, своего рода мораль.

Конфузно получать сведения от парня, который вдвое моложе тебя, но разговор этот открыл мне, что я до черта всего не знаю. В том-то и штука, что неуч не подозревает о своем невежестве. Можно всю жизнь прожить безграмотным тупицей, ни капли не сомневаясь в собственной якобы гениальности. Свои просчеты глупость всегда сваливает на неудачу. Тем не менее Розино стихотворчество еще больше возвысило ее в моих глазах, пусть сам я и был равнодушен к поэзии, которую полагалось любить. Мне нравились, скажем, вестерны Луи Ламура – вроде неплохое чтиво. Роза, совсем иная натура, сильно повлияла на мои воззрения, и теперь я охотно почитываю стишки, хотя, пожалуй, возраст уже не позволит мне выработать безукоризненный литературный вкус. Правда, дочь не оставляет попыток его привить и требует, чтоб я прочел толстенный «Миддлмарч»[13], но у меня не хватает духу. Книжищу дочь прислала на Рождество аж из Новой Зеландии.

Вот уж не ожидал, что проститутка окажется поэтессой. Как-то в голову не приходит, что шлюхи – обычные люди. Невозможно представить, что они ходят по магазинам или купаются в речке. Было удивительно, что Роза – просто живой человек, и не менее удивительно, что я так к ней прикипел. Конечно, глупо думать, что проститутки не ходят в кино или не гуляют в парке. Все мы обманываем себя упрощениями и оттого не можем вообразить шлюху в супермаркете, военного, коллекционирующего бабочек, или монарха на горшке.

Детство ее, говорила Роза, было счастливым, о нем нет плохих воспоминаний, кроме двух случаев – когда в сенном сарае она увидела мертвеца и когда отец ударил мать.

Мне было хорошо одной в раздолье пшеничных полей, искрещенных канавами. Одной, потому что брат Фридрих родился в 1946 году. Его назвали в честь Энгельса. Я дожидалась 1960 года. Мать говорила, что я стала нечаянной радостью, но, по-моему, все просто: отец взял ее силой, а она не успела вовремя от меня избавиться.

Фридрих приводил домой дружков и потешался над сестрой: «Что такое „сиськи“, Роза? Сколько сисек у девочки?» «Три или четыре», – угадывала Роза, чем приводила мальчишек в неописуемый восторг, и они, хохоча, тузили друг друга. Потом Фридрих просил прощения, однако издевок не прекращал. Позже он стал офицером федеральной армии и Роза его почти не видела.