Дочь партизана - Луи де Берньер

От ужаса Криса прям передергивало, но я считала, что предатели это заслужили.

– Ненавижу таких людей, – сказала я. Наверное, воинственной амазонкой я становилась еще привлекательнее.

– Я не способен на ненависть, – признался Крис. – А вот жена, по-моему, меня ненавидит.

– Я многих ненавижу, – сказала я, и, когда Крис вопросительно вскинул бровь, по пальцам стала перечислять: – Хорватов, албанцев, мусульман, русских и боснийцев, кто не сербы. Еще ненавидела англичанина, но он сдох, так что тут все в порядке. Как-нибудь расскажу.

Крис опешил. Ты, говорит, вовсе не похожа на оголтелую ненавистницу. Нельзя, говорит, ненавидеть всех скопом. Это разрушительно и отнимает много душевных сил. И очень скверно, когда ненавидят тебя. Жизнь с таким человеком невероятно изматывает.

Ладно, ладно, говорю, я люблю словенцев и черногорцев. И пожалуй греков. По крайней мере, они православные.

– Что за англичанин? – спросил Крис.

– Как-нибудь расскажу, не сейчас. Короче, мне нравится, что я дочь партизана. «Эй, Роза, ты партизанская дочка!» – говорю я себе. И этим оправдываю свои поступки. Я не такая, как все, я дочь партизана.

– Видно, отец для тебя много значит, – мягко сказал Крис.

Я пожала плечами:

– Конечно. Отец – первая любовь всякой девочки.

– Вряд ли моя дочь влюблялась в меня. Наверное, со мной что-то не так.

– Тебе не удалось побыть партизаном, – сказала я.

Его было жалко. Вообще-то он очень ранимый, а я его разыгрывала и даже мучила немного, потешалась над ним, правда, не зло. Подавшись вперед, я выпустила струю дыма.

– Знаешь, отец был моим первым мужчиной.

Крис растерялся. Глаза его округлились. Он был потрясен, но я улыбалась, и это сбивало с толку.

– Сочувствую тебе, – наконец сказал Крис. – Всей душой сочувствую.

– Почему?

– Но ведь это ужасно! Родной отец так с тобой поступил. Невообразимо… кошмар…

– Смешной ты. – Мне было весело. – Говорю же, отец – первый, в кого влюбляешься.

– Все равно… такое сотворить с собственной дочерью…

Я забавлялась. Выдохнула дым и загасила окурок. Подошла к Крису, присела перед ним на корточки. Крис дернулся, в глазах его полыхнули испуг и восторг. Небось решил, я хочу кое-что ему сделать.

Я поманила его к себе, придвинулась к его уху. От щеки его пахнуло лосьоном «Олд спайс». Хотелось быть обворожительной, хотелось ошеломить. Я хихикнула и прошептала:

– Он не виноват. Бедняжка не Роза. Бедняжка папа. Я сама. Затащила его в постель и соблазнила.

И отстранилась, чтобы увидеть его лицо.

Я узнал, что Роза родилась в поселке под Белградом. Неподалеку течет Дунай, и совсем рядом гора Авала, где высится огромный памятник Неизвестному Солдату. Там суровый климат, и местные жители мечтают о Далматинском побережье, как, вероятно, американцы-северяне – о Калифорнии. А по другую сторону Динарских гор почти что Италия – край вина, олив, фиг, душистых кустарников и алеппских сосен. Позже, еще до распада Югославии, я не раз бывал в тех местах. Эдакое паломничество.

Летом в окрестностях Белграда задыхаешься от жары. Дорожный гудрон превращается в клейкое месиво, листья на деревьях жухнут, луга тлеют, над всяким плоским пятачком дрожит марево. Ох, какое блаженство очутиться в каменной прохладе древней крепости Калемегдан. В безудержные грозы повсюду грохочут водяные потоки – пропеченная земля не впитывает влагу, а тающие альпийские льды способствуют наводнениям. Талая вода поднимается из-под земли и переполняет озера даже в районах, избежавших дождя. Приходится беспрестанно рыть ирригационные каналы – чтоб орошали поля и вдобавок защищали от потопа.

В грозу Розин отец впадал в буйство, потому что гром напоминал ему артобстрел. Взопревшие Роза и мать затихали в наэлектризованном воздухе спальни, а отец с воплями выскакивал под проливной дождь и, потрясая кулаком, из двустволки палил в небо.

– Наверное, было страшно, – сказал я.

– Да нет, он же мой папа.

Однажды Розина мать попыталась загнать мужа домой, и в толкотне он нечаянно заехал прикладом ей в скулу, наградив жутким багровым синяком. Потом мать уже не мешала ему беситься под ливнем. На другой день отец подарил ей кольцо, а Розе куклу. «Я пытаюсь сдержаться, но не всегда получается», – сказал он, чуть не плача. Нижняя губа его дрожала, глаза влажно блестели.

Не представляю своего отца в слезах. Британские папаши не плачут на глазах своих детей.

«Что бы ни было, помни, принцесса: твой отец смельчак, который побывал в аду и все-таки вернулся», – сказала Розина мать.

Летом народ мечтал о ледяных ветрах, прилетавших из Венгрии, а зимой, когда этот венгерский ветер надвое распиливал занесенную снегом округу, все жаждали летнего зноя. Лишь весной и осенью люди не чувствовали себя заложниками природы.

Однако в тех краях все до единого заложники истории, она всех пленяет и мучит, лишает разума и человечности, взамен одаривая героической твердолобостью.

Отец мой был партизаном, а потом стал гэбистом.

Вот что я сказала. Мне нравилось ошеломлять Криса новыми байками. Он аж остолбенел, услышав, что я переспала с отцом и ничуть не переживаю. Я держала его в напряжении – тянула время, сначала рассказывала всякие другие истории о своем папане.

По правде, я к Крису очень привязалась. Он незаметно вошел в мою жизнь и дарил радость; каждый день я прихорашивалась и обдумывала истории – вдруг после объезда доктора Патела и прочих он заглянет ко мне. Если не сразу вывалить все подробности кровосмесительного греха, думала я, придет за продолжением. А уж как все выложу, придется рассказывать об остальном.

Ну вот, я сказала, что отец воевал в партизанах, а потом стал гэбистом. В то время тайная полиция называлась УГБ. В 1966 году выяснилось, что даже резиденция Тито нашпигована «жучками», и наш лидер понял, отчего проваливались его планы. Он провел реорганизацию, от которой система уже не оправилась, хотя после войны именно она помогла ему сохранить власть и уберегла страну от распада.

Отец работал как проклятый, поскольку на свободе разгуливали сотни военных преступников, а еще до черта тех, кого к ним приравнивали: хорватские усташи-фашисты, сербские четники-монархисты и косовские албанцы, которые всем были поперек горла и ни с кем не хотели знаться. Вначале отец собирал улики против командира четников Михайловича, потом участвовал в суде над хорватским архиепископом Степинацем – этот подавлял сербское православие, и его заклеймили «Ватиканской марионеткой».

Десять послевоенных лет Тито насаждал жесткую партийную дисциплину, не допускавшую никакой самодеятельности. Шла борьба с идеологическими врагами. Теперь, когда коммунизм сгинул, чудно вспоминать всех этих классовых врагов – реваншистов, рецидивистов, либералов, реакционеров и бесчисленных изменников. Особую нелюбовь отец питал к буржуям, и потому всякая досадная мелочь, вроде отвалившегося колеса тачки или заглохшего мотора любимой машины, объявлялась происками буржуазии. Выпендреж, конечно.