От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Я мог бы написать целую книгу, полностью посвященную нашим шуткам и розыгрышам, но остановлюсь на этой. Однако не думайте, что мы весело проводили время. Не каждый день выдавался таким веселым, и для нас это было единственным способом выдержать все эти годы заключения!

Паразиты, особенно клопы, сильно усложняли нам жизнь. До такой степени, что даже администрация, которую это по большей части мало заботило, из страха самим стать жертвой насекомых, решила что-то предпринять.

В один прекрасный день нас по секциям перевели из камер, если не ошибаюсь, в кузнечный цех. Там нас продержали целых три дня. Здесь собралось очень много людей, шестьдесят или семьдесят, а может, и немного больше. Представился случай повидаться с друзьями и завести новые знакомства. Среди прочих я встретил майора Геллебаута и Ги В. из соседней камеры, а также их сокамерников, журналистов печатных изданий и радио. Если бы в то время существовало телевидение, нас было бы еще больше! Я участвую в партии в бридж; видимо, администрация, опасаясь волнений среди такого большого скопления народа, ослабила дисциплину. Моим партнером оказался Раймон Де Беккер из «Ле Суар», а Ч. Рене и еще один, с радио, стали нашими противниками. Обсуждения самых разных тем проходили очень оживленно, и к ним, словно нас ничего не разделяло, присоединялись даже надзиратели. Днем они оставались взаперти вместе с нами, наверняка по тем же причинам, о которых я упомянул выше. Три дня в совершенно другой обстановке! Камера покажется нам очень мрачной, когда придется вернуться в нее. Дезинфекцию в ней провели всего лишь для виду, если так можно выразиться. Если бы мы пересчитали клопов, то обнаружили бы то же самое их количество, что и раньше. Возможно, даже встретили бы среди них некоторых знакомых.

18 февраля 1946 года, после девяти месяцев заключения, я впервые предстал перед помощником военного прокурора. Первый и, кажется, единственный раз, поскольку память моя не сохранила ничего касательно второй встречи.

Вскоре меня перевели в Пети-Шато (Petit Château, Пети-Шато или Пти-Шато, буквально «маленький замок» – тюрьма в центре Брюсселя; сейчас там расположен центр по приему беженцев. – Пер.), но не в качестве поощрения, хоть условия там немного лучше. Я нахожусь в павильоне «Эйч» (весьма помпезное название для такого помещения), в «номере» 352 на первом этаже (premier étage буквально означает «первый этаж», но на самом деле это второй этаж). Оконные стекла закрашены, и через незакрашенные окна повыше мне видно только кусочек неба и еще несколько окон. Кто-то умудрился отскрести от краски небольшой уголок окна снаружи, что дает нам возможность видеть несколько фасадов домов и вывеску кафе Au chien vert – «Зеленый пес», которое находится на углу улицы и где несколько семей общаются друг с другом после свидания со своими родственниками здесь. В «номере» нас около 30 человек, зато здесь есть кровати. Двухъярусные, но тем не менее кровати. Два довольно больших стола и несколько скамей. Свободного места немного, но все равно, благодаря большому объему «номера», нам дышится куда легче, чем в камере. Удобства весьма относительны, но в сто раз лучше, чем там, где я побывал.

Директор тюрьмы, П., тоже лучше старого ископаемого из Сен-Жиля! Дни мы проводим за чтением, письмом или игрой в карты – после общей утренней зарядки под руководством старосты «номера» П. В. Д. В. Еще у нас есть ежедневные получасовые прогулки во дворе этих старинных казарм, который больше той треугольной клетки в несколько квадратных метров в Сен-Жиле.

Однажды, когда я сижу за столом и играю в карты, дверь открывается и один из наших надзирателей (который после войны продавал воздушные шары возле Bourse – биржи) окликает меня.

– Пройдите в комнату для посещений, – говорит он.

– В комнату для посещений? Но я никого не жду!

– Да, в комнату для посещений, пришел ваш адвокат.

– Но у меня нет адвоката!

– Это ради вашей же пользы. И это действительно ваш адвокат.

– Но это невозможно! Как он может так себя называть?

– Пойду спрошу у него.

Когда надзиратель возвращается, он еще более настойчив, называет мне имя, Ме П., и говорит, что его прислала моя сестра. Теперь все становится на свои места! Когда в 1935 году мы жили в одном и том же квартале Антверпена, то дружили семьями. А моя сестра поддерживала тесные связи с одной из сестер и одним из братьев той семьи. Кажется, оба они посещали иезуитский колледж (среднюю школу) на проспекте Франции.

От удивления я немного опешил. Однако мое замешательство длилось недолго, и я заявляю надзирателю, что сегодня не принимаю, у меня день для игры в бридж и я не могу оставить гостей. Не веря моим словам, он улыбается и ждет. «Давайте поторопитесь, не заставляйте людей ждать!» Я снова повторяю, что не принимаю. Надзиратель по-прежнему не воспринимает меня всерьез; с таким он еще не сталкивался. Мне приходится повернуться к нему спиной и сесть на свое место за столом, дабы он понял, что я настроен решительно. Добрый человек – в целом он действительно неплохо относился к нам, – похоже, и в самом деле расстроился, но промолчал, как и мои товарищи по «номеру». Партия в бридж возобновилась, хотя значительно позже мы немного посмеялись над этим случаем.

В течение добрых двенадцати месяцев заключения, которые только-только начались, у меня имелось достаточно возможностей осознать, что нас уже осудили, даже безо всякого суда, и что не имело никакого значения, был у кого-то адвокат или нет. Также я знал, что, если у кого-то не имелось своего защитника, судья мог назначить его по собственной инициативе. Мы не имели права защищать себя. У меня не было ни желания, ни средств, чтобы нанять адвоката, особенно если учесть, что тогда они зачастую приносили клиенту больше вреда, чем пользы, не забывая при этом получить вперед щедрое вознаграждение наличными. Нельзя сказать, что тогда не нашлось адвокатов, преданных своему делу и абсолютно честных. Они делали все, что могли в контексте того времени. Но некоторые защитники на общественных началах, вопреки своему статусу, ухитрялись вытянуть плату у разрушенных семей под предлогом того, что это даст им возможность лучше защищать их сына или любимого супруга.

Возможно, тот адвокат, что прислала одна из моих сестер, сделал бы для меня все возможное, более того, я почти уверен, что так оно и было бы, но в то время защита мало чего могла добиться. В таком случае зачем нанимать его и делать меня обязанным? Я никогда не хотел быть кому-то обязанным. Однако я и в самом деле повел себя не слишком любезно с Ме П. и не проявил даже элементарной вежливости, хоть он и взял на себя труд повидаться со мной! Если бы мне только представился случай ответить повежливее, выразить свои сожаления и попросить прощения! Несомненно, моя реакция была более чем невежливой, но вполне логичной. Кроме того, после всего, что мы видели и пережили, наша нервная система находилась на пределе. И это не оправдание, а объяснение. Я не сожалею о содеянном – и сейчас не более, чем тогда. Просто мне жаль, что я, возможно, оскорбил Ме П. и поставил сестру в довольно неловкое положение.